Сны Черного Короля
Шрифт:
Федосик принял вид мученика.
– Ка-ки-е?
– Красноштанов из «Замочной скважины» – (мне никогда, кстати, не нравилась эта передача) – звонил. Сказал, что не сможет присутствовать. И слез нет.
– Как это нет? – Бабахов сделал удивленные и ужасные глаза одновременно.
– Публика не для того шоу. Плакать-то плачут, но, глядя на них, смеяться, право, больше хочется. Честно!
– Смеяться нельзя, – Федосей философски почесал в затылке. – Ты меня, Люсьен, ей-богу, когда-нибудь в могилу сведешь. Запись через двадцать
– Уехал… из города… – начала было она, но взгляд Федосея с каким-то намеком остановился на мне.
– Эй, чудо, ты плакать душевно умеешь?
– А как это… душевно? – не понял я.
– А так, чтобы морду твою на всю страну показать было не стыдно. Вот как!
Я скорбно признался, что не умею, на что Бабахов кисло скривился. Впрочем, особенно, кажется, не расстроился: через какую-то минуту они вместе с Люсьен на достаточно высоких нотах обсуждали проблему, возникшую с Красноштановым.
– А я тебе еще и еще говорю, этому гаду подобные кренделя не раз боком выйдут! Я ему устрою веселую жизнь. Когда к нему извращенец на запись не пришел, кто своего дал? Я дал! Он заплатил за него? Хрен! Я обиделся? Да ни тени! А теперь у меня к нему просьба. И что? Из города, хрыч старый, умотал? Вот пусть на себя и пеняет!
– Да у него же командировка, – встала на защиту Красноштанова Люсьен. – Его от первого канала послали…
– Когда приедет, я его лично на третий пошлю. И что теперь делать прикажешь? Сама, может, снимешься? Он там по сценарию кто?
– Близкий друг.
– А-а… – Бабахов как будто смягчился. – Найди кого-нибудь. Текст вроде несложный. Если на часик попозже начнем, то и у обезьяны должно от зубов отскакивать.
– Кого, Федосей?
– Боже! – Федосей театрально заломил руки. – Мало их тут, что ли, ошивается? Позвони этой… как ее? с собачачьего шоу. Она с Антохой как-то пила. И давай – в темпе, в темпе!
Люсьен послушно кивнула и порхнула к выходу.
– Да, и половые поправки в текст внести не забудь!
Видимо, в качестве разъяснения Бабахов повернулся ко мне:
– У нас тут случается. То, цветочки вручая, юбиляра с ведущим по незнанию перепутают, то еще какой-нибудь номер отколют. Помню, попросил на днях одного полчасика покривляться. Так он слова, молодец, выучил, а мозги-то, видать, дома оставил. Встает в положенное время и с важностью такой говорит: «Я как ведущая передачи «Час с Наташей Пурьевой» ответственно заявляю…» Дебилы, прости Господи! Жрать-то хотят, а пять-шесть слов местами по смыслу переставить – нет, это сложно.
Он вдруг резко прервался и строго посмотрел на меня.
– Ты когда базу принесешь, ИЗВЕРГ?
– А вам она зачем? – набравшись не то наглости, не то смелости, полюбопытствовал я, и сделал при этом глаза как у ребенка.
Я думал, Федосей ответит мне матом. К этому, по крайней мере, располагало лицо, что было в эту минуту
– База? – мягко прошелестел Федосей и улыбнулся так, как улыбаются только тогда, когда думают о чем-то ну очень приятном. – О, это да…
– Власоглав кто? – спросил резко затем.
– Покойник, – не ожидая подвоха, отреагировал я.
– Нет, до этого.
– Человек.
– Нет, после… Тьфу ты, запутал! Вообще?
– Журналист.
– Правильно! А я кто?
– Телеведущий, кажется.
– Когда кажется, креститься надо! Я… (он как-то гадливо поморщился)… этот… ШОУМЕН. Чуешь отличие между тем и этим?
– Между чем и чем?
– Не чем и чем, а кем и кем. Между мной и Антохой, когда тот в живых числился.
Я, немного подумав, отрицательно покачал головой.
– Дурак, если не чувствуешь! Журналист – это кто?
Видя, что я не спешу реагировать, он задрал к потолку палец и произнес почти что торжественно:
– Журналист это ЛИЧНОСТЬ! Все думают, что он много думает, и потому все его уважают.
Затем развел руки в стороны:
– А я?… Клоун! Пустышка! Жалкая, пустая пустышка, которая только и может, что веселить и развлекать не знающую к чему себя приложить публику. «Да, я шут, я циркач!..»
И Федосей внезапно запел, начав весьма артистично кривляться. Потом он заговорил снова – но о чем, я так и не понял. Вернее, не столько не понял, сколько пропустил мимо ушей: мое воображение внезапно набросало небольшую статью, озаглавленную как – «Антон Власоглав. Человек – журналист – покойник». Название почему-то показалось ужасно смешным, и я внутренне прыснул. Спохватился только тогда, когда услышал фразу, произнесенную Федосеем с каким-то особым нажимом.
– …И все это дерьмо стекается вот сюда!
Так как общий контекст высказывания мною был преступно утрачен, я спешно оглядел комнату.
Если учитывать употребление местоимения «всё», комната не казалась большой. Частично поэтому я понимающе пошамкал губами и дважды восхищенно кивнул. Федосей продолжил.
– А я должен делать из этого дерьма конфетки и запихивать их за обе щеки голодному обывателю. Да не просто запихивать, а так, чтоб тот еще добавки просил. Как думаешь, долго это продлится?
Я сказал, что не знаю.
– А я щас скажу… Хрен! Как только время наморщит мое миловидное личико, а зубы разъест кариес, меня в два счета отправят сначала вести какую-нибудь передачку про гастрономические изыски, выходящую ровно в десять утра по будням, потом вломят пинка под зад и вышвырнут отсюда вообще! ВООБЩЕ, я понятно сейчас говорю?! А теперь, внимание, вопрос: может ли нечто подобное в принципе произойти с журналистом?