Сны чужие
Шрифт:
В коридоре, за дверью личных покоев джартада, послышались шаги. Потом кто-то робко постучал и приглушенный толстыми досками голос позвал встревожено:
– Мелез! Мелез!
Зар-Шами вздрогнул и едва не выронил извлеченный из тайника маленький кожаный сверток.
– Почтенный Зар-Шами! Мелез!
– голос из-за двери настойчиво требовал, чтобы он отозвался. Джартад, наконец, узнал этот голос - его звал один из охранников, дежуривших внизу, у лестницы.
– Что еще?
– спросил он, пряча за начальственным раздражением облегчение.
– Шум, мелез! Из твоей комнаты донесся странный шум!
– Кувшин
Зар-Шами вдруг понял, что оправдывается. Оправдывается ! Перед простым охранником! Да он что, совсем потерял голову из-за своих страхов?!
– Пошел прочь, задница урда!
– заорал он с уже настоящими, неподдельными раздражением и злостью.
– Прочь, или следующий кувшин разобьется о твою бесполезную деревянную голову! И не смей меня больше будить по пустякам, поганец! Слышишь?!
Охранника за дверью уже не было. Только простучали по коридору торопливые шаги и смолкли где-то в глубине спящего дома. И это правильно - Зар-Шами не строил иллюзий относительно уважения, внушаемого им своим подчиненным, зато был твердо уверен, что те его всерьез опасаются. А по его мнению, у такого сброда как его гарнизонная полутысяча страх - лучшая гарантия беспрекословного повиновения.
– Дурачье, - пробормотал джартад, дрожащими руками разворачивая заветный сверток.
– Я уж подумал сперва… Да нет, нечего здесь делать Избранному. Он уж, небось, спит давно. Сам, небось, радешенек, что Серый уехал. Пусть спит. Лишь бы до утра не пожаловал, а уж утром я буду свежее родниковой воды…
Последние слова Зар-Шами произнес мысленно, поглощенный своим занятием. Он справился, наконец, со свертком и выложил на пухлую ладонь два маленьких брусочка темно-красного цвета. Это был литтилк - особым образом приготовленная и спрессованная смесь из некоторых видов трав и грибов. То, из-за чего Зар-Шами (в том случае, если бы о его тайной страсти узнал кто-нибудь из высших офицеров) мог лишиться не только всех своих привилегий, но и жизни. Слабость среди сэй-горов - немыслимая роскошь для истинного воина, а пристрастие к снадобьям вроде литтилка считалось очень большой слабостью. Ибо дрожащие руки не способны нанести хороший удар, заплетающиеся ноги сами уронят твое тело на вражеский клинок, а слезящиеся глаза не разглядят вовремя приближающуюся опасность…
"Дурачье, - думал Зар-Шами, отпиливая кинжалом половину от одного из брусочков.
– Они меня слишком плохо знают. Меня не сломать дающими радость травками. Я всех их переживу, завистников и ублюдков вроде Серого. Я всем им посворачиваю шеи. Они все еще будут валяться у моих ног. Просто нужно немного отдохнуть, собраться с силами, подчинить воле разум и чувства… Да режься же ты, проклятая! Клянусь Огнем Вирутха, это лезвие тупое, как задница урда!"
Сухая, каменно-твердая плитка наконец-то поддалась. Спрятав остатки снадобья обратно в тайник, Зар-Шами тщательно приладил на место камень-крышку. Потом сунул резко пахнущий брусок в рот и нервно зашагал по комнате, ожидая пока литтилк размякнет от слюны и его можно будет жевать. Он ходил и ждал, и морщился от медленно заполнявшей рот вязкой горечи.
"Горький… Любопытно, почему он такой горький? Почему никто не додумается добавлять в него
Зар-Шами знал, что скоро горечь жвачки растворится в мерцающей дымке легкого опьянения, тягучая масса во рту и впрямь станет сладкой, а дождливая ночная хмарь за окном превратится в преждевременно пробудившийся радужный рассвет. И он заснет. И во сне увидит безбрежное зеленое море весенних Пустошей, высокие белые шатры и стройную фигурку, почти совсем черную на фоне голубого полотна небес…
Черная фигура возникла в проеме окна, словно материализованная силой фантазии Зар-Шами. Джартад в изумлении уставился на нее. Он знал на собственном опыте, что если взять не половину бруска, а целый и жевать его достаточно долго, гоня от себя забытье, то можно увидеть сон открытыми глазами, совсем наяву. Но для этого нужна целая плитка и много времени, гораздо больше, чем он…
Джартад невольно попятился назад, чувствуя как быстро рассеивается уже начавшая сгущаться дымка хмеля и сладость во рту вновь превращается в горечь. А преждевременно заявившееся вместо радужного рассвета видение бесшумно проскользнуло в распахнутое окно и приставило вполне материальное лезвие кинжала к горлу Зар-Шами.
– Ни звука!
– прошипело видение женским голосом.
– Только попытайся сделать хоть что-нибудь без моего приказа, и я вырежу тебе второй рот прямо под твоим жирным подбородком!
– З-зачем?
– бестолково пролепетал джартад, с ужасом наблюдая, как в окно из ночного мрака лезут еще две черные тени.
– А чтобы глотать было удобнее, - со знанием дела пояснило первое видение.
– Такое пузо прокормить, должно быть, непросто. Непременно второй рот нужен.
– Кто это?
– спросил один из ночных гостей.
– Здесь же темно, как в могиле. Я думал - мы угадали с окном.
– Зажги светильник, Ант, - бросил второй, - рассмотрим нашего хозяина поближе.
– А может сразу ему глотку перехватить?
– кровожадно предложила девица-видение, чуть сильнее нажимая на лезвие.
Зар-Шами вдруг успокоился. В нем заговорила интуиция старого воина, прошедшего тяжелый путь от обычного мечника-вэрута до старшины гарнизонного джарта маленькой крепости в чужой, далекой от родных земель Долине. Интуиция, изрядно подкрепленная пьянящей сладкой горечью во рту, шепнула:
"Пугают. Раз пугают, значит сразу резать не будут. Значит хотят еще задавать вопросы. И пусть задают, раз так. Пусть спрашивают. Я даже, может быть, отвечу на пару-тройку. Пусть слушают и думают. Слушающий и думающий становится медлительным, теряет бдительность, расслабляется. Пусть спрашивают. Я потом их тоже спрошу, когда мои фарсахары растянут ублюдков между ворот во дворе."
В паре шагов от него во мраке бесшумно вспыхнул язычок пламени. Вспыхнул и тут же погас, безжалостно задушенный темнотой. Послышалось чье-то приглушенное ругательство и пламя показалось снова. На этот раз огоньку помогли надежно устроиться на конце промасленного фитиля небольшого светильника и он начал быстро разгораться, с торжествующим треском тесня неохотно оставляющую свои позиции темноту.