Сны Лилит
Шрифт:
Я иду дальше, совершенно бесцельно, просто вперёд. Саранча взлетает и скачет из-под ног. Она цепляется к брюкам, прыгает девушкам на голые икры и прямо под юбки. Визг, мельтешение. Босоножки и высокие каблуки хаотично лавируют среди членистоногих.
Я уворачиваюсь и от девушек, и от саранчи. За сутки её ощутимо прибыло на улицах и площадях. Особенно много на тёплых стенах домов с западной стороны. Насекомые сидят, отсвечивая желтоватым хитином на заходящем солнце, как божья кара и предвестник скорого Апокалипсиса. И я иду навстречу закату и прочь от нищих, показывающих мне свои язвы и лохмотья.
Указатель на столбе подсказывает: «АЭРОПОРТ»,
Разумеется, в моём хождении нет цели, но есть смысл. Оно помогает собраться с мыслями. Во всяком случае, прежде это срабатывало. Свой первый роман я написал на ходу. Смотрел на лица прохожих, бродил по закоулкам, пробовал на вкус рождающиеся в голове слова. Вот и сейчас город показывает мне свои живые картины, и я пялюсь на них, как на голое тело, чтобы наконец ощутить возбуждение и желание.
Повседневность даёт о себе знать разными звуками: электрически гудят троллейбусы, горячий ветер шумит в пыльной листве тополей и акаций, мать кричит девочке, бегущей к пешеходному переходу, в чьём-то кармане безответно звонит телефон, откуда-то доносится собачий лай. Лай собак всегда слышно дальше, чем звуки машин.
Один я молчу. И внутри меня ни звука, ни шёпота.
Я сворачиваю с широких улиц в неровные переулки. Здесь город тише, и шаги мои спокойнее.
«Герой идёт по городу, – думаю я, – он только что убил свою жену. И теперь просто идёт, потому что обрёл долгожданную свободу. Её тело сейчас лежит в ванне с холодной водой, а он пытается разобраться, что ему теперь делать, как уйти от наказания и смыть кровь. Или он отравил её? И она просто лежит на полу кухни с почерневшим от удушья лицом?».
Я пытаюсь придумать детективный сюжет, который бы начинался с этой сцены, но действие не хочет развиваться. Всё, что я могу представить, – это труп. Труп в шортах, которые похожи на ситцевые мужские трусы в крупный цветок.
«Написать историю от лица ребёнка. Простым языком. Он переживает развод родителей. Но он не может быть деятельным участником этой драмы, он её жертва и наблюдатель. А потом мальчик тяжело заболевает, и родители решают сохранить семью ради него. Они переживают сильную душевную трансформацию и даже решают завести ещё одного малыша. Но мы, разумеется, узнаём об этом только по скупым детским описаниям и деталям, которые сам ребёнок интерпретировать не в состоянии, а взрослый читатель видит между строк».
Идея хороша, вот только чуждо мне – писать от лица маленького мальчика. Ничего не выйдет. Я завязну в этом тексте на первой же странице, буду снова и снова переделывать предложения, искать нужные слова, не удовлетворяясь результатом. Я уже пробовал создать что-то в несвойственной мне манере и был разочарован.
Впрочем, есть ли она у меня – собственная манера? Что, если я ошибаюсь относительно своего писательского призвания? Да, существует какая-то сила, заставляющая меня писать. Но сила эта слепа, она толкает в спину, совершенно не заботясь о том, есть ли место для шага вперёд и в состоянии ли я вообще идти. Это мучение, и только. Может быть, отказаться от творчества вовсе? Больше не писать ничего и никогда, уничтожить все черновики и заметки, гнать прочь посещающие идеи. Постепенно все забудут о том, что я когда-то занимался литературой, издатель махнёт на меня рукой, я перестану чувствовать себя обязанным что-то творить. Но не будет
После сильного ветра асфальт усыпан семенами берёз, которым никогда не суждено взойти. Я иду прямо по ним, всё дальше и дальше. Перекрёсток пересекает девушка в чёрном трико на велосипеде. Ещё одна девица размашисто шагает впереди меня, она говорит по громкой связи, держа телефон горизонтально, как бутерброд. Маленькая собачка дрожит на руках толстой тётки. Я люблю женщин, люблю смотреть на них и думать об их поступках, запоминать особенности женских лиц, гладить взглядом округлости женских плеч и бёдер. Я так люблю женщин… Иногда мне кажется, что только в них – спасение моей души. Вот почему я почти всё готов простить жене, смириться с её непониманием, принять как должное пустоту её сердца. Я ведь сам плыл по течению, позволяя ей слишком многое. Что же теперь горько жаловаться, что она отнимает мою творческую силу, как чёрная кошка, похищающая дыхание хозяина во время сна?
Ноги чувствуют усталость. Но я могу ещё долго вот так шагать. Жаль только, ничего не приходит на ум. Ничего не сочиняется, как было прежде. Неужели всё, что мне осталось, – это смотреть по сторонам? Я и сам не заметил, как настоящая, вдохновлявшая меня жизнь превратилась в сон, из которого ничего нельзя унести с собой.
Вот и ещё один поворот. Жёлтые огни светофора мигают в сумраке. Дома расступаются, открывая дорогу в старую промзону.
Я прохожу ещё метров сто или около того. Дорога продолжается вдоль разрушающегося кирпичного забора. За ним недействующее железнодорожное депо. Раньше здесь начинался долгий путь, а теперь тут просто старые рельсы в густой траве. В заброшенном здании на окне остался сухой цветок. Покинутый, он умер вместе с домом.
– Дар! У меня же есть дар! – говорю себе я, – В чём теперь дело?
Я запрокидываю голову и долго смотрю вверх. Где-то на западе небо мутится далёким дождём. Глухо гремит гром, гроза идёт мимо. И только несколько капель влаги неожиданно падают на моё лицо, будто само небо хочет дать мне какой-то ободряющий знак.
6
Я не могу выговорить это слово. Ни вслух, ни про себя. И как у него получается, у этого розовощёкого молодца с рыжиной в бороде? Он сидит в белом халате напротив нас с Люсей и держит в руках мою спермограмму.
– Олиготератозооспермия, – говорит врач. – К сожалению, результаты пробы у вас не очень хорошие.
– Что это значит? – спрашивает жена?
– Смотрите: концентрация сперматозоидов в семенной жидкости должна быть не менее 15 миллионов на 1 миллилитр. А у вас всего 4 миллиона. Но даже не это самое главное. Из этих 4 миллионов процент жизнеспособных очень низкий – одна десятая часть. В норме их должно быть больше половины. Вы воздерживались от половых контактов перед исследованием?
– Да, – хрипло говорю я, – пять дней. Как мне сказали.
– Хорошо, – врач трёт подбородок с рыжей порослью. – Можно, конечно, сделать спермограмму повторно.
Я представляю себя в этой комнате для мастурбаций с холодным коричневым диваном и качаю головой.
– Результат ведь не будет кардинально иным?
– Скорее всего, нет.
– Значит, от этой спермы нельзя забеременеть? – спрашивает жена?
– С такой низкой концентрацией практически невозможно. Кроме того, учитывая ваши собственные проблемы со здоровьем, – деликатно говорит врач, – шансы ещё ниже.