Сны над Танаисом
Шрифт:
Пока я лихорадочно убирал кровь, словно боясь, что Эвмар увидит ее, взгляд Эвмара начал проясняться, пропала белесая поволока, он с трудом шевельнул губами.
Наконец он тяжело поднялся на ноги. Опираясь на мое плечо, он вернулся в мой дом и, постояв немного в молчании, сел в кресло.
– Как ломит...
– пробормотал он.
Обхватив руками голову, он повел плечами и, морщась, выгнулся.
Кровь продолжала тонко сочиться со лба, растекаясь по бровям и переносице. Эвмар невольно размазал ее пальцами, взглянул на них. Я протянул ему чистое полотенце. Он посмотрел мне в глаза и увидел в них все, что только что миг за мигом
– Падучая...
– криво улыбнувшись, сказал он.
– Третий раз в жизни... Не ждал... Кровь сейчас остановится... Едва череп не расколол. Вот бы старик удивился...
Следя за своими руками, он аккуратно сложил полотенце и, с новой улыбкой отметив, что ясность движений вернулась к нему, промокнул лоб чистым краем.
– Что будем теперь делать?
– вдруг спросил он меня.
Я, присев напротив него, пожал плечами.
– Было время, когда я любил Невию, - тихо проговорил он.
– Что скрывать...
– Я знаю, - поспешил ответить я.
– О боги, не мучай себя! Ничто не очернит нашу дружбу! Разве в силах этот старый ворон...
Эвмар с усилием сделал глубокий вздох:
– Уплывай скорее... И возвращайся с Невией... когда мы сведем все счеты...
– проговорил он, и мы вновь встретились взглядами; я прочел в его глазах боль и усталость.
Он рывком поднялся из кресла, словно еще раз проверял свое тело.
– Мне нужно вернуться к Фарзесу, - сказал он.
– За меня не волнуйся. Больше не повторится... Завтра мы увидимся вновь.
На душе у меня не стало легче: удар, нанесенный жрецом, хотя и вскользь, но достиг цели - что-то надломилось в Эвмаре, и я чувствовал, что светлой легкости в наших отношениях уже не будет.
В мрачном молчании, со смутными пустыми мыслями дождался я ночи.
В ту ночь я оказался слишком тяжел для Морфея. Он едва поднял меня... Я долго ворочался, сердце билось часто, не в силах уняться. На короткое время я забылся и пережил тягостное видение...
Я стою на коленях посреди Западного моста, передо мной распластанное тело Эвмара, и я держу его голову. Он дышит хрипло, с надрывом: его шея пробита сарматской стрелой. Я вижу глаза Эвмара. Они смотрят на меня с мольбой.
– Я не вижу его, - шепчет он мне.
– Отойди.
Я подаюсь в сторону, но вновь встречаю взгляд Эвмара и понимаю, что загораживаю ему того, кто стрелял. Я передвигаюсь еще на шаг, но с каждым моим новым движением мост и Город как бы поворачиваются вместе со мной по кругу, центр которого лежащий передо мной Эвмар. Я вновь загораживаю ему башню, она остается у меня за спиной, куда бы я ни отошел.
Я очнулся под утро едва ли не в горячечной дрожи. Только одно могло теперь успокоить меня - ответный удар. Я проклинал жреца, я готовил ему обвинение. Я шептал слова проклятия, и они, капля за каплей, отливались в разящий меч.
Даже сама мысль посоветоваться с Эвмаром была мне сейчас противна. Я должен был выйти один на один. Мне казалось, что моими устами будут вещать небеса.
Я с трудом дождался солнца. Мысли жгли голову, воспаленную от предрассветного бдения.
Я вышел на улицу. День надвигался жаркий - лик солнца уже был замутнен, в воздухе с рассвета копилось тяжелое оцепенение, и на всем вокруг лежал оттенок сухой, желтоватой извести. Все усугубляло мое волнение.
Врата на улице Золотой Сети не задержали меня, стражники и слуги не суетились в недоумении. Меня ожидали - или же невольно, словно знамение,
– Я ждал тебя, - сказал он после приветствия.
– Но не так скоро.
Я изумился внезапно снизошедшему на меня спокойствию, твердости своего голоса и ясности слова.
– Когда поджигают сухой тростник, - ответил я жрецу, - нелепо ожидать, что он станет разгораться медленно, как сырой чурбан.
– Сильное начало, - усмехнулся жрец и пригласил меня в дом.
В комнате стоял густой оливковый дух, и я шестым чувством уловил то скрытое напряжение в предметах, которое всегда выдает долгое ночное бдение хозяина.
– Я пришел, чтобы не тяготиться долгом и отплатить знанием за знание, - сказал я жрецу, - Теперь я сообщу, отец фиаса, что знаю о тебе.
– Приступай, - кивнул жрец и, чуть погодя, с едва заметной иронией добавил: - Если это успокоит твою душу...
– Можно было бы тоже начать со слухов, направленных против тебя, отец фиаса, - продолжил я, - Но...
– тут я хотел было сказать "мы", однако, поколебавшись, решил, что будет вернее все брать на себя без боязни показаться хвастуном, - но я отказался от этого, как и ты, отец фиаса, хотя и по иной причине.
– Я плохо представляю тебя, сын Кассия, в роли распространителя гнусных слухов, - уже безо всякой иронии, с подчеркнутым вниманием глядя мне в глаза, ответил жрец.
– Эта работа - не для чистого душой избранника богов.
– Нет, - покачал я головой, - причина иная. О ней я скажу в свой черед.
Я стал говорить, изумляясь собственной речи: крепость голоса была необычайной, а вещал я вовсе не то, что вызрело в душе под утро и что я лихорадочно повторял шепотом по дороге к дому "отца" фиаса, дабы потом не сбиться. Из зерна подготовленной обвинительной речи пробивался росток нового знания, которым всего несколько мгновений назад я вовсе не владел.
– Ныне, отец фиаса, - начал я, - мне хорошо известно, чего ты боишься, а чего - нет. Менее всего ты боишься убивать. Именно по этой причине я сам не страшусь бросить тебе вызов, ибо ценность чужой жизни определяется для тебя не человеческим отношением, а одним лишь корыстным интересом. Вылижи я тебе подошвы - и это не спасет меня, окажись я поперек течения твоих интересов... И сам ты, отец фиаса, мало боишься всяких угроз. Не жизнь страшишься ты потерять, но власть. Не царскую, но магическую власть помысла, которым одержима твоя душа. Ты боишься не самой смерти, а того, что спустя век или эон иссякнет сила новых титанов, скрывающих ныне от богов свой рост и свои помыслы под жреческими одеждами. Ты боишься, что в роковой час, когда демоны получат от Хаоса единственную возможность разорвать царство живых на лакомые куски, словно баранью тушу, тогда - в тот страшный час - у твоих потомков, у тех цепных псов Иерархии, негодяев, которым через поколения перейдет от ваших "чистых помыслов" зараза тайной власти, - не хватит сил воскресить тебя, вытянуть твою душу из мрака Аида в земные пределы... Ты боишься, что, даже если им удастся свершить это черное дело, у них самих не достанет страха перед патриархом, и они не уступят тебе лучшего куска при дележе. Вот что, отец фиаса, тревожит твою душу. И вот почему вцепился ты в Город мертвой хваткой. Здесь ты держишь тайный алтарь, плиту или камень, и когда тело твое износится вконец, душа твоя сменит одежды: дряхлую кожу - на гранитный панцирь, и жилы твои врастут в камни Города.