Сны накануне. Последняя любовь Эйнштейна
Шрифт:
— Мы сейчас позвоним моей жене. Она работает старшей медсестрой в госпитале на военной базе в Плятцбурге.
Коренастая, невзрачная, в мелкой шестимесячной завивке, в скромном, почти бедном платьице (наверняка баптистка), жена продавца, как все медсестры Америки, была немногословной и важной.
Обихаживая Марту, делая уколы, ставя пиявки, она дежурным ласковым голосом повторяла: «Хорошая девочка!», и когда вошел Генрих, Марта сказала: «Это мой брат. Хороший мальчик».
— Марджори Олдхэм, — медсестра протянула руку.
Он поздоровался так тепло и сердечно,
И дело было не только в том, что миссис Олдхэм в свой выходной приехала к его сестре, — просто его лучшим другом в Кингстоне был заправщик на бензоколонке, хромой Гордон.
Однажды он передал Гордону через двух разнаряженных и надушенных голубых — владельцев самого престижного издательства — сигнальный экземпляр дополненного издания Теории.
Издатели были шокированы: из трех экземпляров один, с дарственной надписью, был послан на заправку, что находилась на выезде из города по дороге в Нью-Йорк.
Франты умело скрыли свое замешательство, а вот история с дарителем табака обернулась просто кошмаром.
На шестидесятилетие Генрих получил огромное количество подарков от самых знаменитых людей мира. Среди них были яхта, бесценные трубки, много чего, но первым он решил поблагодарить работягу из Северной Каролины, который прислал кисет с махоркой, выращенной на своем поле. Он просто измучил Эстер, требуя, чтобы она среди груды адресов и телеграмм срочно нашла адрес в Северной Каролине.
Он любил людей простых, незатейливых, с ними был весел и даже болтлив, но однажды она слышала, как Элеонора после какого-то визита упрекала его за то, что он не умеет себя вести с важными людьми, молчит, как бука.
— Не надо меня воспитывать! — огрызнулся он. — Ты перепутала — это мой сын нуждается в опеке, вот и помоги Мареве, пошли денег, а меня опекать не нужно.
— Я отвезу миссис Олдхэм, а ты пока поужинай.
— Без тебя не буду.
— Но я ведь не ем на ночь.
— Без тебя не буду. Дай медсестре денег или скажи, чтоб Эстер дала.
— Дай сам. Ей будет приятно еще раз тебя увидеть.
— Я стесняюсь.
— Может, попросить, чтоб она осмотрела и тебя? Она толковая. Я же вижу — у тебя опять болит печень.
— И Эстер, и тебя, и Мадо, раз уж совершила доброе дело, пускай отдувается.
— Завтра в госпитале она будет рассказывать, что осматривала тебя, всем будет интересно.
— Выходит, я вроде шлюхи. Всем интересно, что я делаю и где нахожусь. И каждому хочется меня покритиковать.
— Не груби. Я поехала.
— Подожди. — Он встал, листки текста упали на пол. Подошел к ней.
Он был чуть ниже ее и сейчас смотрел тем доверчиво-детским взглядом, от которого у нее всегда сжималось сердце. Тайное предчувствие подсказывало, что умирать он будет тяжело и в одиночестве. Бедняжка!
— Сегодня был странный день. Я был слишком откровенен. Но с тобой я могу говорить обо всем. И
— А я помню, что ты всегда торопился закончить сеанс, потому что спешил позировать бездарной жене раввина. Зачем ты тратил на это время?
— Она хорошая женщина.
Миссис Олдхэм действительно оказалась баптисткой, а муж ее был старостой общины. Деньги взять отказалась, а на извинения ответила, что ей часто приходится оказывать помощь. В общине много старых и одиноких людей, а для баптистов помощь соседу и уж тем более единоверцу — святой долг.
«Не то, что в „братстве“ Детки. Те только и делают, что митингуют, читают Библию и пьют „Зубровку“. И это называется не принимать участия в мирской суете. Почти как коммунисты, но у коммунистов вместо Библии „Капитал“ Маркса».
Когда она вернулась, он дремал. Листки лежали на ковре, она стала тихонько собирать.
— Не надо, — не открывая глаз, сказал он. — Расскажи, каким мороженым тебя угостили.
Он любил подробности жизни, и она всегда рассказывала о них.
— Я выбрала ванильное в шоколаде.
— Правильно сделала. Первое, что я купил в Америке, была расческа, я ее приобрел в «Вулворте», и ванильное мороженое в шоколаде.
— Я помню, об этом писали газеты.
— Вот и выходит, что я вроде шлюхи.
— Можно мне завтра взять с собой то, что ты уже прочитал?
— Возьми все. Привезешь, когда я вернусь из Вашингтона.
— Ты едешь в Вашингтон?
— Да. Будет совещание у президента. Обсуждение сверхсекретного проекта. И хотя армия отказала мне в допуске к работам над новым оружием, президент хочет меня видеть на этом совещании. Самым главным в этих делах, видимо, будет Бобби.
— Бобби?
— А что? Неважно, что франт и женолюб. Я тоже женолюб, но, в отличие от меня, он замечательный администратор. И это сейчас даже важнее того обстоятельства, что он отличный физик. Сейчас важно время. Время, время! Я боюсь, что наци получат это оружие первыми, тогда — конец, катастрофа.
— Это такое мощное оружие?
— Отто Ган, который расщепил атом, даже думал покончить с собой, он понял, к каким последствиям приведет его открытие. Мир станет иным.
— Но Америка не воюет с Германией, с Германией воюет Россия.
— Поверь, я чувствую всю трагичность ситуации русских, но у них сейчас нет таких огромных средств и возможностей, чтобы осуществить подобный проект. У них есть только хорошие ученые. Но и у немцев есть хорошие ученые… — и вдруг стукнул ладонью по ручке кресла. — Черт возьми, немцы должны убивать друг друга. Они испорчены. К этому их привело дурное воспитание: готовность выполнять любые приказы. Но я надеюсь, что мы опередим их. В Великобритании уже много сделано. Муж твоей знакомой из России работает хорошо.