Сны о России
Шрифт:
«В ожидании открытия зимнего пути Угренин провел в Большерецке более трех месяцев, отдавая дань всевозможным развлечениям вместе с молодым Лессепсом и полицмейстером Шмаревым. Почти ежевечерне на оргии приглашались жены и дочери местных аборигенов, которые ни в каких требованиях не могли отказать устроителям празднеств. Причем особенно нахально и бесцеремонно вел себя Лессепс. Впоследствии же он писал, что у русских и камчадалов слабо развито чувство ревности, и они нисколько не заботятся о целомудрии и поступках своих жен. Не исключено, что именно упомянутые оргии привели к такому выводу молодого Лессепса, находившегося под покровительством Угренина».
Однако
Через неделю от той же болезни умер Кантаро. С первых дней апреля до середины месяца бушевала страшная пурга, и японцы даже не смогли сообщить Кодаю о кончине двух своих товарищей. По предложению Коити их останки в деревянных гробах выставили на улицу, решив похоронить, когда утихнет пурга.
— Ёсомацу и Кантаро так хотели остаться на Амчитке. Должно быть, предчувствовали, — вздыхал Тодзо.
— Замолчи, — всякий раз обрывал его Кюэмон или Сёдзо.
Прежде ни от Кюэмона, ни от Сёдзо никто не слышал грубого слова. По-видимому, причитания Тодзо слишком действовали им на нервы. Но Тодзо не обращал внимания ни окрики друзей и продолжал монотонно повторять одно и то же.
Когда утихла пурга, пришел Кодаю. Теперь только он один крепко держался на ногах. Кодаю молча обвел взглядом неподвижно лежавших на полу товарищей и прошептал:
— Значит, Кантаро и Ёсомацу…
Еще у входа Кодаю заметил два гроба и понял, что двоих его спутников нет в живых. Теперь он узнал, кто они.
Коити, Кюэмон, Сёдзо, Синдзо, Исокити и Кодаю отправились на кладбище рыть могилу. Тодзо был настолько слаб, что не мог двигаться и остался дома. Хозяин дома, русский, проводил японцев до занесенного снегом кладбища. Без проводника его бы и не найти.
Несколько дней ушло на то, чтобы вырыть могилу: сначала разрыли толстый слой снега, потом стали долбить твердую как камень мерзлую землю, предварительно разогревая ее кострами. Рыли все по очереди — только Исокити и Синдзо такая работа оказалась не под силу.
Когда могила наконец была готова, снова началась пурга, и церемонию похорон пришлось отложить еще на полмесяца. За это время умер Тодзо. Скончался он шестого мая от той же болезни, что и Ёсомацу и Кантаро. Гроб с его останками поставили рядом с первыми двумя. Впоследствии Кодаю узнал, что болезнью, унесшей в Нижнекамчатске троих его товарищей, была цинга.
Вскоре после кончины Тодзо пурга прекратилась. Становилось теплее. Река начала освобождаться ото льда, и люди приступили к лову хахальчи. [16] Все наконец почувствовали, что голод позади. В конце мая состоялись похороны. Покойников отпевал русский священник. Как и старик Джаймилович с Амчитки, он был одет во все черное. Подражая священнику, Кодаю и его спутники
Через несколько дней после похорон по рекам близ Нижнекамчатска начали подниматься несметные косяки хахальчи. Вода от них становилась похожей на черную тушь. Японцы научились ловить хахальчу сетями, варили ее и ели. Соль здесь была очень дорогой, и местные жители варили рыбу без соли.
16
Хахальча — рыба из семейства панцирных.
Кончилась хахальча, и на смену ей пришла чавыча. Ловля чавычи сетями считалась женской работой. За день вылавливали до трехсот-четырехсот рыбин. В конце мая чавычу сменила кета, поднимавшаяся в верховья рек плотными косяками.
Кету ели каждый день. К середине нюня она настолько надоела, что от нее стали носы воротить, но тут пронесся слух, что японцам предстоит переезд из Нижнекамчатска в другой город.
— Куда же теперь? Пока добрались до Амчитки, погиб Кихати. На Амчитке мы потеряли семерых. Они спят вечным сном под холмом на морском берегу. Переправились на Камчатку — и потеряли еще троих. Нас осталось всего шестеро. Стоит нам только переехать на новое место, как обязательно кто-то умирает. Что нас ждет дальше? Нет, с меня хватит — больше никуда не хочу, — сказал Коити.
Такое малодушие было не в характере Коити. Но в тот момент среди японцев не было Кодаю, и никто не решился противоречить Коити. В самом деле, все получалось так, как он говорил: всякий раз, когда японцы переезжали на новое место, они недосчитывались кого-нибудь из своих товарищей.
Голод, который пришлось пережить зимой в Нижнекамчатске, был страшным испытанием, но теперь они знали, как с этим бедствием бороться: нужно заранее запасти продовольствие на зиму. Мысль же о том, что им снова предстоит отправиться в незнакомое место, наполняла их души страхом и беспокойством.
Вот почему никто не решился возразить Коити. — Послушайте меня, — нарушил молчание Кюэмон. — Я давно думаю об этом и хочу поделиться с вами. Ведь никто из вас уже не рассчитывает живым вернуться в Исэ. Да, не видать нам нашего Исэ — это точно! Кто отправит нас всех на родину? Найдется ли здесь хоть один человек, который укажет нам дорогу в Исэ? Хотел бы я поглядеть на него! Видно, нам на роду написано оставаться до конца дней своих на чужбине, среди льдов и снегов. А от судьбы не уйдешь. Вот я и думаю: раз не суждено нам вернуться на родину, так хоть на мир поглядеть. Не все ли равно, где умереть! Мне опротивел Нижнекамчатск, пропахший насквозь запахом кеты. Я готов уйти отсюда куда глаза глядят — пусть даже меня сожрут дикие звери!
Кюэмон говорил запальчиво, но в его словах чувствовалась логика. В самом деле, если раз и навсегда решить для себя, что уже не придется ступить на родную землю, стоит ли беспокоиться, куда тебя увезут из Нижнекамчатска?
— И верно, — согласился после некоторого раздумья Коити. — Ведь у нас нет надежды вернуться на родину, так стоит ли что-то предпринимать?
Кодаю не присутствовал при разговоре. Его занимали другие мысли. Он думал о том, что из семнадцати человек, отплывших на корабле из Сироко, осталось только шестеро, считая его самого. С глубокой печалью вспоминал Кодаю, как погибли одиннадцать его спутников, но он понимал, что в этом не было вины тех, кто остался в живых. Просто те, кто ушел в мир иной, были неспособны физически и духовно противостоять тем трудностям, которые выдвигала перед ними жизнь.