Сны Персефоны

Белая Яся

— Давай выберем цветы для букета.

Афина улыбается, машет рукой.

— Нет уж, тут ты сама как-нибудь. Я совсем ничего не смыслю в цветах, хоть и росла с тобой.

Я киваю, соглашаясь, и выкладываю на стол карточки:

— Узамбарские фиалки, ветки оливы, цветущий мирт и его ягоды, хамелауциум.

— Лилии, — неожиданно добавляет она, вытаскивая карточку из стопки.

Действительно, белые лилии — символ чистоты и девственности — ей подойдут.

— Эдельвейсы, — добавляю я ещё одну картинку.

И

вижу — её глаза загораются тихой радостью. Ещё бы — эдельвейс, цветок мужества и стойкости — не зря зовут прометеевым. Ведь он растёт высоко в горах, куда добираются только самые смелые и отчаянные. Говорят, этот цветок вырос из капель прометеевой крови. Светлая и прекрасная звезда, которая манит людей, зовёт совершать подвиги, будоражит ум. Тею определенно будет приятно.

— Добавим крупноцветковый барвинок и листья дуба, можно и немного желудей. И цинерарию — для серебристой нежности.

Символ житейской мудрости тоже будет кстати в букете Афины.

Та с одобрением смотрит на разложенные перед ней изображения цветов.

— Это определённо будет самый красивый букет невесты. Спасибо, Кора.

Она тянется через стол и целует меня в щёку.

Тут открывается дверь, тихо звякая привязанным к ней колокольчиком, вскидывается официантка, бармен отрывает взгляд от экрана айфона, я проливаю кофе прямо на фотографии растений…

На пороге маленького городского кафе, блистая державной красотой, стоит сама Гера. В ярко-красном лёгком пальто, строгом бело-песочном брючном костюме. Темные, с золотым отливом, волосы собраны в высокую причёску.

Величественным шагом царицы мира она направляется к нам, игнорируя кидающуюся к ней официантку с меню.

Присаживается на свободный стул — прямая, гордая, совершенная. Даже пролитый мной кофе мгновенно высыхает, не смея при ней марать белизну скатерти.

А я поспешно отвожу взгляд, чтобы ненароком не встретиться с её глазами, и не прочесть в них то, чего не следует знать посторонним о великой богине, — обречённую усталость сломленной женщины.

— Без меня хотели всё устроить, — пеняет она, впрочем, беззлобно. — Не боишься прогневить покровительницу семейного счастья, а, Афина?

Афина только усмехается: кто бы говорил о семейном счастье? что ты о нём знаешь?

И отвечает прямо и гордо:

— Нет, не боюсь. Вряд ли кара будет страшнее той, которой отец уже подвергал Тея. А мне — ты не указ и не авторитет.

Гера как-то скисает. Раньше бы она вспылила, разгневалась, указывала бы Афине на её место и напоминала, с кем та разговаривает. Но не теперь, когда они с Зевсом расстались окончательно, спеси у бывшей владычицы изрядно поубавилось. Облик Геры ещё хранит следы былого величия, но уже явно заметно, что кое-кто изрядно поизносился, как и её некогда брендовая одежда.

Я не злорадствую, хотя могла бы, скорее мне неловко рядом с ней.

Гера накрывает ладонью раззолоченную визитку

брачного агентства «Счастливая семья», уставляется в стол и замолкает. Ей нечего сказать — она и впрямь не авторитет в семейных делах. Да и может ли им быть женщина, чей супруг постоянно изменял ей с титанидами, богинями, нимфами и даже смертными, бесцеремонно притаскивая на Олимп своих многочисленных отпрысков?

Я поднимаюсь, беру сумку и плащ.

— Побегу, — сообщаю, чтобы хоть как-то прервать это гнетущее молчание, — у меня сегодня ещё одна невеста. Скоро придёт.

Чмокаю Афину в щёку, киваю Гере и бегу к выходу, но вдруг замираю, пронзённая внезапной догадкой. Медленно поворачиваюсь, уставляюсь в макушку Геры, где поблёскивает золотом черепаховый гребень, и спрашиваю:

— Как ты нас нашла?

— С.О.Б., — с неприкрытым ехидством отзывается она. — Твой муж опять активировал.

Я поспешно выскакиваю на улицу и не спешу одеваться, несмотря на противный моросящий дождь. Потому что страх ядовитой слизью растекается по телу, парализует движения и мысли.

Если Аид снова активировал «Систему Отслеживания Богов», значит, случилось что-то очень-очень плохое.

* * *

Своего красного «Жука» паркую недалеко от входа во флористический салон «Весенний сад».

Едва открываю дверь и вхожу, как Левкиппа, Фено и Иахе отрываются от своего занятия — отбирать цветы для сегодняшних заказов — и с улыбками оборачиваются ко мне:

— Радуйся, Кора!

Для них я — всегда и вечно — Кора[3]. Наверное, так правильно. И им лучше меня не знать Персефоной, Богиней Подземной весны, чудовищем с отравленными шагами.

И мне нерадостно, мне страшно. Слишком много задушенных когда-то опасений повылазило из темных уголков подсознания, слишком много монстров тянет мохнатые лапы к горлу: перекрыть дыхание, замордовать, уморить.

— Радуйтесь, — отвечаю почти на автомате и бреду в кабинет.

Каллигенейя за секретарским столом всматривается чересчур внимательно, понимающе приподнимает очки. И даже фикус за её спиной, кажется, видит меня насквозь.

— Принести чего-нибудь? Чай, кофе, покрепче? — обеспокоенно интересуется моя верная стражница. Сначала её ко мне для этих целей приставляла мама, теперь — она спелась с моим мужем. Чуть что со мной не так — сразу докладывает ему, словно не я её босс.

Я немного злюсь, потому что попасть от гиперопёки матери под диктароторскую заботу мужа — то ещё удовольствие. Но я не жалуюсь. Нельзя. Начнешь жаловаться на тех, кто тебя искренне любит, любовь оставит тебя. Не верите — спросите у Афродиты.

Каллигенейя тоже любит меня, и поэтому я прощаю ей — моей надсмотрщице — звонки мужу, как прощала раньше доклады маме.

— Пока ничего не нужно, — мягко отзываюсь я. — Скоро подойдёт невеста. Проводи ко мне.

— Хорошо, — заверяет она.