Сны во сне и наяву
Шрифт:
Душистый, ароматный табак, довольно крепкий, Баринову не показался – слишком душист и ароматен, слишком много в нем химии… словом, непривычен, а потому и пришелся не по вкусу. Так, ничего особенного.
А после нескольких минут замешательства и растерянности Баринов вдруг осознал, что и в манерах Банника тоже не было ничего особенного – обыкновенное желание «держать мазу», на дворовом жаргоне, а на языке привычном это называется «пижонство» и «фасон».
Стало просто любопытно. На своей работе в лаборатории он уже мысленно поставил крест, а увидев пустоту помещений, лишь утвердился в догадке. Так что и Банник с сегодняшнего дня – пройденный этап. Может, больше с ним и не встретимся
Банник сидел по одну сторону стола, Баринов – по другую. Курили молча. Спохватившись, Банник пододвинул Баринову поближе в качестве пепельницы чайное блюдце, дико смотревшееся в данном качестве на зеленом сукне стола.
– Значит так, Павел Филиппович, – весомо и значительно проговорил, наконец, Банник, с видимым удовольствием затягиваясь заморской сигаретой и пуская в потолок изящные струйки дыма. – Как вы, должно быть, поняли, нашей с вами совместной работе настал конец. Может, для вас и к лучшему. Все ж последний год, сможете больше сосредоточиться на учебе… Я в курсе, что вы работали, не состоя в штате, а по личному приглашению Кирилла Витольдовича, поэтому обойдемся без формальностей.
Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и, слегка перегнувшись через стол, положил его перед Бариновым.
– Это мне?
– Вам, вам. Здесь зарплата за октябрь и выходное пособие. – Банник слегка скривил губы, обозначая улыбку. – Согласно КЗоТу – при увольнении в связи с ликвидацией учреждения. Обязаны выплатить. Кстати, суммой не смущайтесь, все правильно, вами заработано… Вот, пожалуй, и все. Я вас больше не задерживаю, Павел Филиппович, будьте здоровы, всех благ.
– Ну что ж, раз так – значит, так, – Баринов демонстративно пожал плечами, встал, сунул конверт в карман плаща. – И вам не хворать, Николай Осипович.
Тут-то и вспомнились ему слова Барковского о степени ответственности и степени доверия.
Он не смог удержаться напоследок и, уже открывая дверь, оглянулся.
– Николай Осипович, я полагаю, что о работе в лаборатории Кирилла Витольдовича, равно как о самом содержании данной работы мне распространяться не рекомендуется?
Банник, сидя за столом, улыбнулся на этот раз привычной улыбкой, только голос его оставался новым – сухим и размеренным:
– Я всегда предполагал у вас, Павел Филиппович, крепкие нервы и на редкость логически организованный ум. Очень рад, что не ошибся.
…В первой же подворотне с горящей лампочкой Баринов остановился и заглянул в конверт.
– Ни черта себе! – не удержался он от возгласа. В конверте обнаружились пять новеньких стольников и два таких же хрустящих червонца.
«Значит, зарплата за месяц… плюс выходное пособие… Это что же, – сообразил он, – выходное пособие за целый год?.. Да-а, дела-а… А ведь дешево купили, ей богу, дешево!.. Ну и ладно, ну и хорошо. Главное, Лиза-то как обрадуется!»
3
В один из вечеров Александра Васильевна, заглянув к Нине в кабинку, протянула ей ведомость и деньги.
– Ниночка, распишитесь вот здесь, пожалуйста. Это за два месяца, сорок восемь ночей.
Сложилось очень удачно, из квартальной премии не придется ничего выкраивать. Незапланированные деньги,
Помнится, в студенческие годы она работала на станции наблюдения за искусственными спутниками Земли при институте, там тоже платили – по рублю за каждую точку с координатами спутников, отправленную в «Астросовет». У среднего наблюдателя, как, например, у нее, в месяц набегало до двадцати-тридцати рублей, считай, еще одна стипендия. И как-то она поддалась искушению и купила транзисторный приемничек «Гауя». Мечталось, правда, о «Спидоле», но та была раза в три дороже, да и достать ее можно было только «по блату», или как сейчас называют стыдливо – «по знакомству».
…Магнитофон был, по большому счету, паршивенький, четвертого класса, тяжел и не очень удобен в управлении – но гордо звался «Протон-401». Зато он был кассетным, приемлемым по цене и на его поиски она потратила всего вечер, объехав шесть или семь магазинов с отделами радиотехники. Пока Сережа поучится на нем, потом можно будет купить что-нибудь приличнее.
А у мальчишки просто загорелись уши, когда она, выставив покупку на стол, позвала сына.
– Это… это наш? – с надеждой спросил он, не смея дотронуться до темно-коричневого ящичка из пластмассы.
– Это твой. А вот к нему пять чистых кассет. Пиши, слушай и изредка позволяй нам с папой тоже им пользоваться, – она обняла сына, поцеловала в выгоревшую на солнце макушку. И не удержалась от назидания: – Только помни: через неделю в школу – на первом месте должна быть учеба, а не музыка.
Несколько дней спустя она сама воспользовалась новым приобретением.
Накануне, смущаясь, Нина попросила Баринова дать ей прослушать то, что она наговорила на пленку тогда, при первой встрече. Зачем это ей понадобилось, она и сама не знала. Но допускала, что и с покупкой поспешила из-за постепенно формирующегося желания прикоснуться к тем своим рассказам. Баринов не выразил удивления, не спросил, зачем, просто на следующий вечер принес четыре кассеты, предупредив, что это оригиналы, что копий не существует.
«Если хотите, Нина Васильевна, можно переписать их на лабораторном оборудовании – специально для вас. А эти вы мне обязательно верните, хорошо?»
На работу надо было во вторую смену, и утром она осталась дома одна. И все же через минуту-другую переключила звук на наушники. Во-первых, как-то неприятно было слушать свой собственный голос, доносящийся со стороны. И опять же: сделаешь потише – ничего не разберешь, погромче – а вдруг услышит еще кто-то… А еще – вроде свой голос, а незнакомый: и тембр, и интонации какие-то не те, обороты речи неуклюжие, бесконечные повторы, и слова какие-то вымученные… Неужели она действительно так говорит?.. Странно, очень странно было слушать свой голос. Сначала пришлось привыкать к его звучанию, не очень-то вникая в содержание. Она часто останавливала ленту, отматывала назад и слушала заново…
Когда закончилась вторая кассета, Нина поймала себя на том, что забыла – а что же было на первой?
Дня два-три она обдумывала, прикидывала, соизмеряя желания с возможностями, и решила, что лучше бумаги носителя информации не существует. А хотелось ей – ну, пришла внезапно фантазия! – зафиксировать все сны, которые она когда-либо видела. Ну, если не все, то уж большинство. Сделать, так сказать, Полное Собрание Снов. Обкатывая мысль так и эдак, она постепенно наработала и форму, и способ, и технику исполнения своих желаний. И чем дальше, тем больше эта мысль ей нравилась, становилась абсолютно правильной. Зачем ей понадобилось «ПСС», она как-то особо не акцентировала. Захотелось – вот и все. Дело за воплощением. А отправной точкой она выбрала те самые кассеты.