Со спичкой вокруг солнца
Шрифт:
— Двойственное впечатление производит ваш супруг. Человек он как будто добрый, дважды бескорыстно приходил на помощь мне, человеку ему совсем незнакомому, а глаза у него совсем недобрые. Почему?
— С вами можно откровенно?
— Пожалуйста.
— От обиды, Человек он не глупее других, а получает мало. Честно на его зарплату жить трудно, а нечестно страшно.
Тяжело вздохнув, она поднялась с кресла.
— Завтра он опять поднимет меня в пять утра.
— А вы не поднимайтесь.
— Значит, завтра в газете фельетона не будет?
— Ни завтра, ни
— Я так и скажу ему, успокою.
Она сказала, а он не успокоился. Взвинчивал себя день ото дня сильней и сильней и переусердствовал. Когда я узнал, что театральный администратор Елисапетов скончался от инфаркта, мне стало не по себе. И хотя моей вины в его смерти не было никакой, я чувствовал себя виноватым.
Времени, чтобы подумать, поразмыслить над печальным концом Елисапетова, прошло уже достаточно, а я, честно говоря, так до сих пор и не решил, кем был он, обладатель счастливого билета, — человек честный, но мнительный или бесчестный и трусливый?
Кончил говорить Павел Крохалев, и за нашим столом минуту было тихо.
— Странные встречи бывают у фельетонистов, — сказал Адольф Губиньш. — Один мой приятель утверждает, что фельетонисты ищут только жуликов, встречаются только с жуликами, пишут только о жуликах. О тех, кто украл, растратил, обманул. Этих тоже дай бог, но больше у нас все же встреч других. И интересней, и поучительней. Иногда придет человечек, ну прямо для Гоголя. А то явятся в один день двое, и оба для Антона Павловича. Да хоть бы тот же самый Елисапетов Август Леонидович, это же брат Червякова из «Смерти чиновника».
— А что, не глупая мысль поговорить о людях, которые бывают на приеме в отделе фельетонов, — сказала Вал. Одинцова.
— Вы имеете в виду комические персонажи или психов вроде того, о котором нам только что говорил Пав. Крохалев?
— Я имею в виду людей необычных, любопытных.
— Что ж, разрешите начать эту серию мне? — попросил разрешения Ад. Губиньш и начал свой рассказ так:
КРОССВОРД
Этой любопытной встрече предшествовал не менее любопытный телефонный звонок, который раздался в то утро у меня дома:
— Товарищ Губиньш? Здравствуйте. Узнаете, кто говорит с вами?
— Нет.
— Учебный комбинат Центросоюза в Ленинграде помните?
— Нет.
— Мы учились вместе, только тогда вы были не мужчиной, а женщиной.
— Когда тогда?
— Ну, до войны.
— Ни до, ни после войны я женщиной не был.
— Вас звали в то время Густой.
— Густа моя сестра, а меня со дня рождения зовут Адольфом.
— А Густа училась в Ленинградском комбинате Центросоюза?
— Да.
— Господи, почему же я решила, что она это вы? И каждый раз, как только я видела в газете фельетон за вашей подписью, я всем говорила: «Мы с Губиньшем учились вместе, только
— Я не был женщиной, — еще раз повторил я и добавил: — Если это все, что вы хотели сказать, до свидания.
— Нет, нет. Ради бога, не вешайте трубку. У меня очень серьезное дело. Трагедия.
— Я не могу говорить о трагедии мимоходом, по телефону.
— Хорошо. Я сажусь в такси и через пять минут буду у вас дома.
— Дома я не принимаю.
— Я пожилая женщина, нас никто ни в чем предосудительном не заподозрит.
— Приходите к двенадцати в редакцию.
— А если в одиннадцать? Ну, пожалуйста!
— Хорошо, приходите в одиннадцать.
И вот без пяти одиннадцать я подхожу к редакции и вижу на верхней ступени подъезда маленькую, складненькую женщину. Наша редакция помещается в большом доме. Вместе с нами жительствуют в том же доме облисполком, наробраз, обком комсомола… Народу в дом ходит много, и маленькая, складненькая подходит к каждому и каждого спрашивает:
— Простите, вы не Губиньш?
Наконец после ста «нет» сто первый говорит:
— Да, я Губиньш.
Лифты пятиэтажным домам по статуту не положены. Наша редакция расположена в шестиэтажном доме, тем не менее лифта у нас тоже нет. Мы поднимаемся с бывшей студенткой учебного комбината Центросоюза на самый верх дома по лестнице. А у бывшей студентки, несмотря на суматошный характер, больное сердце. Она на каждом этаже делает остановку, отдыхает. Пока мы забрались на шестой, нам пришлось сделать пять остановок.
Сердце у моей спутницы больное, а характер общительный, разговорчивый. На площадке второго этажа, где у нас первая остановка, я узнаю, что мою спутницу зовут Милицей Антоновной и что работает она инженером-экономистом на дрожжевом заводе. Еще я узнаю, что тридцать пять лет назад Милица Антоновна вышла замуж, а восемнадцать лет назад родила дочку Катеньку.
На площадке третьего этажа у нас вторая остановка. Здесь Милица Антоновна объясняет, почему интервал между замужеством и рождением дочки Катеньки был столь долгим. Оказывается, свадьбу Милица Антоновна отпраздновала еще во время учебы. Муж Костя жил в мужском общежитии на Васильевском острове. Жена — в женском, на Петроградской стороне.
— Сначала, — говорит Милица Антоновна, — Костя ходил ночевать ко мне на Петроградскую сторону. Но про это узнала комендантша. Привела милиционера, дворников, составила протокол. Оказывается, студентке строго-настрого воспрещено встречаться в женском общежитии со студентом, даже если этот студент приходится ей законным мужем. Сами понимаете, думать мне с мужем о прибавлении семейства в таких обстоятельствах было не с руки.
Мы поднялись еще на этаж, и здесь, на очередной остановке, я узнал, почему молодые супруги не стали менять своего отношения к рождению ребенка и по окончании учебы. Став инженерами, Милица Антоновна и ее муж Костя прибыли в наш город. Работать молодые супруги стали на дрожжевом заводе, а жить в комнате, принадлежавшей когда-то его родителям. А в этой комнате жили еще две Костины сестры с мужьями.