Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Сеня улыбнулся ей. Она пошла рядом.
— Устал? — тихонько спросила она.
У него исчезла усталость от одного этого вопроса. Он пожал плечами, расправил грудь.
— Нет, пустяки… Но народища сколько!
— Противно, потому что из-за любопытства только — посмотреть. Какая она хорошенькая! — неожиданно добавила Зоя, не отрывая глаз от колыхавшегося впереди на руках гроба.
Цветы покрывали гроб, свисали с него, падали на дорогу Они почти прикрывали лицо Веры, мало изменившееся даже и за четыре дня. Солнце оживляло мертвенную бледность, просвечивало
— А Хорохорин? — вздрогнув, спросила Зоя.
Королев махнул рукою:
— Час от часу не легче. Он и болезнь-то себе выдумал оказывается…
Зоя остановилась.
— Как вы-ду-мал?
— Да так! Исследование дало отрицательное показание. Был у доктора и не дождался исследования… Глупо!
Зоя сдавила руку своего спутника до боли.
— Погоди, погоди… Как же это так?
— Да что с тобой? — изумился он.
— Как что! — задыхаясь, торопилась она. — Как что! А Варя! Варя Половцева! Она же аборт сделала! Не могла же она допустить, чтобы родился больной ребенок. Да она с ума сходила!
Сеня сжал голову и вздохнул только.
— Я не могла ее удержать. В тот же вечер она ушла к акушерке… Потом вот два дня пила какие-то настои из трав… Отвратительно, — вздохнула она, — ужасное что-то… И потом ушла вчера и вернулась утром. Все сделано уже!
— Какая акушерка? Как ты позволила?
— Ах, что ты говоришь. Она — как безумная! В больнице у нас отказываются и говорить об абортах — там такие очереди!
— А здесь, в городе?
— Ах, она верит в акушерку — у нее все бывают и хвалят!
Сеня сжал губы и смолк. Накапливавшийся в нем за эти дни какой-то исключительный гневный подъем грозил прорваться каждую минуту. Зоя заметила в нем новую черту — он с нескрываемым гневом оглядывался кругом, точно был окружен врагами. Это особенно ясно стало, когда подскочила к ним Анна с вопросом:
— Королев, список ораторов у тебя?
— Никакого списка нет и не будет. Но каждому дураку мы говорить не позволим! — резко ответил он.
Анна отошла, проворчав что-то про себя. На нее резкость действовала благотворно.
— Кто же говорить будет? — спросила Зоя.
— Я буду говорить! — ответил он с такой твердостью и значительностью, что Зоя сейчас же заволновалась и вся превратилась в ожидание.
За эти дни Сеня как-то выдался из всех товарищей, приобрел большое влияние, и его слова ждали многие. Уже задолго до появления на кладбище процессии у свежей могилы собрались те, кто хотел не только видеть, но и слышать. Когда же гроб поставили на краю, то двинувшаяся толпа опять едва не свалила цепь. Деревья, кресты, ограда — все было осыпано людьми, непокрытые головы торчали отовсюду.
У гроба говорила только Бабкова.
Говорила она недолго, тихо и произвела впечатление больше слезами, чем словами.
Сеня же произнес свою речь после того, как гроб при звуках похоронного марша опустили в могилу.
Он твердо взошел на свежий могильный холмик, в котором по щиколотки утонули его ноги и, дослушав дружный студенческий хор, спевший вечную память, начал тихо.
— Товарищи, я не говорил у открытого еще гроба, а говорю теперь потому, что
Это вступление теснее сдвинуло толпу слушателей возле него.
— Товарищи, — продолжал он, когда это заметное движение прекратилось, — ведь пролетарская революция есть прежде всего пробуждение человеческой личности! Революция, несмотря на всю иногда жестокость и кровавую беспощадность своих методов, есть прежде всего пробуждение человечности, ее поступательное движение, рост внимания к своему и чужому достоинству, рост участия к слабому и слабейшему! Революция не революция, если она не помогает всеми своими силами и средствами женщине, вдвойне и втройне угнетенной, не помогает ей выйти на дорогу личного и общественного развития! Революция не революция, если она не проявляет величайшего внимания к детям: они-то и есть то будущее, во имя которого творится революция…
Он вздохнул, точно набирая в легкие больше воздуха для готовящегося нападения. Он как-то особенно сверкнул глазами, скользнув по внимательным лицам слушателей, и вдруг поднял голову, возвысил голос до проникающей страстности:
— А можно ли изо дня в день, товарищи, хотя бы по частицам, по крупицам творить новую жизнь, основанную на взаимном уважении, самоуважении, на товарищеском равенстве женщин, на подлинной заботе о ребенке в атмосфере той страшной распущенности, которая, прикрываясь лозунгом борьбы с мещанством, является не чем иным, как мелкобуржуазным анархизмом, ничего общего ни с революцией, ни с марксизмом, ни с коммунизмом, ни с новым бытом не имеющим? Нет, нельзя!
От оратора не укрылось легкое движение среди слушателей. Оно точно напомнило ему о чем-то, он заговорил поспешно:
— Товарищи, мы сошлись здесь, присутствуя на заключительном акте страшной драмы. И нам, только что опустившим в могилу нашего товарища, не так уже важно, что вызвало эту драму! Мы не знаем еще, кто виновник ее — наш ли товарищ или человек другого класса, чуждый нам? Было ли поводом гнусное чувство ревности, месть отверженного любовника или слепая, безудержная страсть? И в том, и в другом, и в третьем в основе происшедшего лежит половая распущенность, голое животное чувство, вызывающее из недр прошлого человека ту первобытную дикость, животность, с которыми жил человек в каменный период.
Сеня остановился на минуту и с какой-то неуемной силою, страстностью и гордостью откинул назад голову В этот миг он многим показался чуть не вождем, чуть не Савонаролой [10] , громившим своих соотечественников. Правда, в нем не было ничего аскетического, наоборот, высокая, крепкая фигура его, прочно вросшая в свежую землю могильного холмика, говорила о какой-то особенной жизнерадостности, жизненной крепкости, но некрасивое, изрезанное угрюмыми складками у губ лицо его намекало на это сходство.
10
Джироламо Савонарола (Girolamo Savonarola) (1452—1498) — итальянский монах и реформатор в 1494—1498 годах.