Собачий переулок [Детективные романы и повесть]
Шрифт:
Черные номерки на желтых дверях зашевелились, из приоткрытых дверей высунулись любопытные носы. Зоя промчалась мимо них, ничего не замечая.
Глава V. ОПЕРАЦИЯ ДОКТОРА САМСОНОВА И ХИМИЧЕСКИЙ ОПЫТ ПРОФЕССОРА ИГЛИЦКОГО
Как ни были мы потрясены разразившейся в Собачьем переулке драмой, но операция доктора Самсонова и последовавшее затем сообщение о химическом опыте, произведенном профессором Иглицким, заставили говорить о себе с неменьшим волнением и
Доктор Самсонов, теперь — и по заслугам — занявший в Москве должность главного хирурга, произвел операцию с присущим ему хладнокровием, блестящей ловкостью и научным остроумием. Рана в живот с повреждением в трех местах тонкой кишки без немедленной операции грозила самоубийце медленной, мучительной смертью.
Операция оказалась невероятной, она совершалась в операционной наших клиник при гробовой тишине и напряженном внимании многочисленных зрителей, среди которых были наши врачи-хирурги и почти вся профессура.
И все-таки большинство присутствовавших готово было верить в благополучный исход.
За доктором Самсоновым у нас установилась определенная репутация. Как раз незадолго до наших событий у нас был выстрелом в шею ранен ночной караульщик, которого успели с необычайной быстротою доставить в клинику
Самсонов, дежуривший там, осмотрел раненого, нашел у него перебитой сонную артерию и вдруг, к изумлению всех присутствующих, категорически приказал готовить операционный стол.
— Для чего? — спросила фельдшерица.
Доктор Самсонов, вообще человек очень спокойный и выдержанный, за работою становился нетерпеливым, вспыльчивым и раздражительным. Раздражительность проявлялась только в отношении прислуживавших ему — инструменты же в его руках наоборот поражали уверенностью, какой-то одушевленностью своих движений.
Он крикнул только одно слово:
— Готовить!
И уже по тону его голоса фельдшерица поняла, что спорить нельзя.
Она ушла в операционную ворча:
— Ну, черт на нем поехал, товарищи! Делайте, все равно!
Операционная была приготовлена быстро. Раненого внесли наверх. При помощи одного низшего персонала, прислуживавшего ему, доктор обнажил артерию, остановил кровотечение и зашил пробоину.
Раненый выжил.
После его демонстрировали у нас в университете на специальном докладе об этой операции.
Операция, нужная Хорохорину, являлась не менее поразительной, и едва разнеслась о ней весть, как медицинский факультет в полном составе явился присутствовать при новом чуде хирургического искусства.
Во время приготовлений доктор нервничал, постоянно выходил к коридор, курил и как-то избегал с кем бы то ни было говорить. С обычной резкостью он распоряжался сестрами и ассистентами, понимавшими, впрочем, его с полуслова.
Он вошел в операционную, когда внесли Хорохорина, не приходившего в сознание. Он осмотрел все до последнего инструмента.
Старик
— Не мешать! Не мешать!
Старик, едва не сконфузившись, отошел, не говоря ни слова.
Вся операция продолжалась двадцать пять минут, а с приготовлениями и накладкой швов (швы накладывал ассистент, доктор Покровский) — сорок шесть минут. С какой-то молниеносной быстротой этот замечательный наш хирург вырезал разбитые, рассеченные пулей куски тонкой кишки, сшил свежие концы, попутно вынул пулю, закрыл рану и уступил место ассистенту.
При напряженном внимании казалось, что все произошло буквально в несколько секунд. Механическую быстроту помогавших ассистентов и прислуживавших сестер нарушило только одно происшествие: оператор с такой неожиданностью извлек пулю и с такой быстротой обернулся к сестре, что та не успела подать тарелку, бывшую у нее в руках.
Доктор только взглянул на нее и сжал зубы после сестра призналась, что если бы он раскрыл рот для упрека, она не вынесла бы и лишилась сознания.
Избегая шумных выражений восторга, оператор не досмотрел даже конца накладки швов, выбежал из операционной и заперся в кабинете; впрочем, как только Хорохорина вынесли в палату, он тотчас же спустился туда, чтобы поставить его под исключительное внимание сестер и дежурного врача.
Так прошла эта замечательная операция. О ней говорили только в своих кругах, пока не выяснились результаты. Но когда к вечеру третьего дня для всех стало ясно, что Хорохорин спасен, о ней заговорили все, и даже немало наших студентов паломничали в клинику только для того, чтобы проверить известие, что операция удалась.
Впечатление от этого замечательного медицинского казуса было таково, что все как-то забыли о том, что Хорохорину спасение едва ли могло быть так радостно, раз ему предстояло впереди обвинение, суд, следствие, наказание.
Едва, впрочем, начали об этом вспоминать, как разнеслось сообщение о произведенном профессором Иглицким химическом опыте над предсмертной запиской Хорохорина.
Профессор Иглицкий был еще очень молодой человек. Он выслушал явившегося к нему Королева и субинспектора уголовного розыска с огромным вниманием, заинтересовался делом, сейчас же вызвал лаборанта и, забрав документ, пригласил всех в лабораторию.
Было уже поздно, студенты не работали, ассистентов не было, и профессор, засучив рукава халата, сам принялся за дело.
— Прежде всего, — обернулся он к Осокину, — нам важно установить, теми же чернилами сделана приписка или нет?
— Почти несомненно; но лучше бы установить! — согласился Осокин.
Профессор усмехнулся.
— Да, без этого слова документ имеет совершенно другой характер, другой смысл! Займемся им внимательно!
Бегая и суетясь по лаборатории, по привычке всегда работать со слушателями, он беспрерывно объяснял то, что делал