Собака из терракоты
Шрифт:
– Никак нет, – сказал Инграссия и начал покрываться испариной. На этот раз он и впрямь принял страху, и физиономия у него постепенно зеленела, в тон одежде.
– Неважно, оставим это, – сказал Монтальбано великодушно. – Я хотел сказать, что человек, когда видит какую-нибудь сцену, вспоминает первое общее впечатление, какое она на него произвела. Верно?
– Верно, – ответил Инграссия, теперь уже приготовившись к худшему.
– Потом, мало-помалу, ему может прийти в голову какая-нибудь подробность, которую он видел, которая запала ему в память, но он ее отсеял как несущественную. Приведу несколько примеров: окно, скажем, которое
Инграссия потянул из кармана белый платочек с зеленой каемкой и утер пот.
– И вы меня заставили сюда прийти только за этим?
– Нет. Тогда бы я только понапрасну вас беспокоил, я бы себе этого не позволил. Хочу знать, есть ли у вас какие-нибудь новости от тех, кто, по-вашему, устроил этот розыгрыш с мнимым ограблением.
– Никто не объявлялся.
– Странно.
– Почему?
– Потому что все удовольствие от розыгрыша – это посмеяться вместе с тем, кто оказался его жертвой. Как бы там ни было, если вдруг они объявятся, вы мне сообщите. До свиданья.
– До свиданья, – ответил Инграссия подымаясь. Пот с него тек рекой, штаны прилипли к заду.
Фацио появился весь припарадившись, в новехонькой форме.
– Я здесь, – сказал он.
– А папа в Риме.
– Ладно, комиссар, я понял, сегодня вам хоть на глаза не попадайся.
Направился к выходу, но задержался на пороге.
– Звонил доктор Ауджелло, говорит, зубы у него сегодня ужасно как разболелись. Придет, только если в нем нужда.
– Слушай, ты знаешь, куда девали то, что осталось от машины кавалера Мизураки?
– А как же, она еще здесь, в гараже нашем. А я вам так скажу: от зависти это все.
– О чем это ты?
– Да о зубах доктора Ауджелло. Воспаление зависти это у него, как пить дать.
– И кому это он завидует?
– А вам, вы небось идете на конференцию, а он нет. И еще, может, от злости, потому как вы ему не захотели открыть имя этого, которого мы задержали.
– Сделаешь мне одолжение?
– Да-да, понял, ухожу я.
Когда Фацио хорошенько закрыл дверь, комиссар набрал номер телефона. Ему ответил женский голос, который сошел бы за пародию на озвучивание негритянских мамушек.
– Халло! Ты кто?
«Ну откуда они их выкапывают, этих горничных, в доме Кардамоне?» – спросил себя Монтальбано.
– Синьора Ингрид дома?
– Та, но ты кто?
– Меня зовут Сальво Монтальбано.
– Жди.
Напротив, голос Ингрид был в точности таким, каким итальянская дублерша одарила Грету Гарбо, та ведь тоже происходила, кажется, из Швеции.
– Привет, Сальво, как жизнь? Давненько не виделись.
– Ингрид, мне нужна твоя помощь. Ты сегодня вечером свободна?
– На самом деле нет. Но если это что-то для тебя важное, пошлю все к черту.
– Это важно.
– Тогда говори, где и во сколько.
– Сегодня в девять вечера в баре в Маринелле.
Пресс-конференция обратилась для Монтальбано, как, впрочем, он и предчувствовал, в нескончаемое и мучительное позорище. Из Палермо прибыл заместитель начальника полиции Де Доминичис от Антимафии и занял место по правую руку от начальника полиции. Приказные жесты и угрожающие взгляды вынудили Монтальбано, который хотел затесаться в публику, усесться по левую. Позади стояли
Вопросы посыпались градом, хуже чем из пулемета. Была ли перестрелка? Тано Грек был один? Были ли раненные среди представителей законности? Что сказал Тано Грек, когда ему надевали наручники? Тано спал или бодрствовал? Была ли при нем женщина? А собака? А правда, что он был наркоманом? Сколько убийств за ним числилось? Как он был одет? Он был голый? Верно, что Тано болел за футбольную команду Милана? И что на груди у него была фотография Орнеллы Мути? Не мог бы комиссар пояснить, что это была за благоприятная ситуация, о которой упомянул начальник полиции?
Монтальбано выбился из сил и все меньше понимал, что же он такое несет.
«Слава богу, что здесь телевидение, – думал он. – Хоть посмотрю потом и соображу, что за чушь я тут нагородил».
В довершение конфуза его сверлил обожающий взгляд инспектора Анны Феррары.
Помочь ему выкарабкаться из этих зыбучих песков попытался журналист Николо Дзито со «Свободного канала», который был настоящим другом.
– Комиссар, позвольте мне. Вы говорили, что увидели Тано, возвращаясь из Фьякки, куда вас пригласили друзья на табиску. Я правильно понял?
– Да.
– Что такое табиска?
Они много раз ели ее вместе, – следовательно, Дзито бросал ему спасательный круг. Монтальбано за него ухватился. Мигом обретя уверенность и четкость, комиссар углубился в детальное описание этой удивительной пиццы из многих ингредиентов.
Глава седьмая
В человеке, теряющем под ногами почву, заикающемся, неуверенном, очумелом, ничего не соображающем, растерянном и с неизменно безумным взглядом, которого телекамера «Свободного канала» безжалостно показывала крупным планом, Монтальбано насилу признал самого себя, осаждаемого вопросами этих сукиных детей-репортеров. Та часть, где он объяснял, как готовят табиску и которая удалась ему лучше, показана не была, – может, она не совсем соответствовала главной теме, аресту Тано.
Баклажаны, запеченные с пармезаном, оставленные домработницей в духовке, вдруг показались безвкусными, хотя таковыми не были и быть не могли. Виною всему была психологическая травма: легко сказать, увидеть себя такой дубиной стоеросовой по ящику.
Внезапно ему захотелось расплакаться, забиться в кровать, запеленавшись в простынку, как мумия.
– Комиссар Монтальбано? Это Лючано Аквасанта из газеты «Иль Медзоджорно». Не будете ли вы так любезны дать мне интервью?
– Нет.
– Я не отниму у вас много времени, клянусь.