Собака из терракоты
Шрифт:
– А вы «феррари» водить не научились.
– Точно. Потому чем помереть в канаве, лучше будет, если я посторонюсь.
– Вы, по мне, не похожи на человека, который может посторониться по собственной охоте.
– По собственной охоте, комиссар, верьте слову, по собственной. Конечно, разные бывают манеры, чтоб уговорить человека поступать добровольно по собственному почину. Раз один друг – он читал страсть сколько и ученый был – мне рассказал одну историю, я вам ее перескажу слово в слово. Вычитал он ее в какой-то книге у одного немца. Был это, значит, один человечек, и говорит он раз своему приятелю: «Спорим, что кот у меня будет есть горчицу жгучую-прежгучую, знаешь, такую, что прожжет дырку в животе?» «Кошка горчицу ни в жисть есть не будет», – говорит приятель. «А вот увидишь, что у меня будет, как миленькая», – отвечает человек. «Ежели заставишь пинками и колотушками, так будет», – говорит приятель. «Никак
2
Анекдот о кошке Тано заимствует у Бертольда Брехта.
– Я понял прекрасно. Теперь начнем разговор сначала.
– Я и говорю, что дамся арестовать, но мне нужно малость театра, чтоб видимость поддержать.
– Не понимаю.
– А я щас растолкую.
Он растолковывал долго, пропуская время от времени стаканчик вина. В конце концов резоны собеседника убедили Монтальбано. Но можно ли было положиться на Тано? В этом-то и состояла закавыка. Монтальбано в молодости нравилось играть в карты, потом, по счастью, прошло, поэтому он чувствовал, что другой играл некраплеными картами, без шулерства. Ему поневоле приходилось доверяться своему чувству и надеяться, что оно его не подведет. Подробно, до мелочей они обговорили все подробности ареста, чтоб не случилось разных накладок. Когда закончили, солнце было уже высоко. Прежде чем выйти из халупки и начать представление, комиссар долго смотрел Тано в глаза.
– Скажите мне правду.
– Есть, дохтур Монтальбано.
– Почему вы выбрали именно меня?
– Потому что вы, как я теперь собственнолично убедился, – человек с понятием.
Несясь со всех ног вниз по тропинке меж рядов виноградников, Монтальбано припомнил, что в комиссариате по идее должен дежурить Агатино Катарелла и что, значит, из его телефонного звонка скорее всего ничего не выйдет, или, еще хуже, выйдут нелепые и опасные недоразумения. Этот Катарелла, прямо скажем, был уникум. Обмозговывал он все медленно, делал все медленно, в полицию его взяли, конечно, потому, что он приходился дальним родственником всемогущему в прошлом депутату Кузумано; тот, позагорав одно лето в тюрьме Уччардоне, сумел опять завязать связи с новыми властями, да так удачно, что получил солидный кус пирога, того самого именинного пирога, который волшебным образом не убывает, добавляй только цукат-другой да втыкай новые свечки на место старых, уже сгоревших. Катарелла умудрялся запутывать дело еще пуще, когда у него случался заскок, что происходило с ним частенько, и он принимался изъясняться на языке, который сам называл «тальянским». [3]
3
В Италии существует своеобразное двуязычие: в каждой области говорят одновременно на литературном итальянском языке и на местном диалекте, более или менее близком литературному языку и в большой степени понятном без перевода. Хотя на диалектах и теперь создается литература, они все же считаются принадлежностью бытовой сферы. Камиллери приводит сицилийскую поговорку, что «итальянский постигают задом», т. е. ценою упорных занятий и колотушек.
Как-то раз он появился перед Монтальбано с похоронной физиономией.
– Дохтур, вы, к примеру, можете присоветовать медика, который, то есть, спицилист?
– Какого специалиста, Катаре? [4]
– По дурным болезням.
Монтальбано рот разинул от изумления.
– У тебя?! Дурная болезнь? И когда это ты ее подцепил?
– Я так припоминаю, что болезнь эта ко мне привязалась, когда я совсем еще дитем был, годку на шестом-седьмом.
– Что за чушь ты несешь, Катаре? Ты уверен, что эта болезнь дурная?
4
Усечение последнего слога имени или фамилии – принятое при коротком знакомстве обращение, своеобразный звательный падеж, вроде русского «Кать». Дальше нам встретятся «Монтальба», «Якому» и т. д.
– Как Бог свят, дохтур. То придет, то уйдет. Дурная.
В
Будка чудом стояла на прежнем месте, автомат чудом был исправен, и Фацио ответил сразу, не успел еще прерваться второй гудок.
– Фацио, ты в такой час на ногах?
– Так точно, доктор. Полминуты назад мне звонил Катарелла.
– Чего хотел?
– Я не особо понял, он говорил по-тальянски. Вроде сегодня ночью обчистили универсам Кармело Инграссии, тот большой, который стоит сразу на выезде из города. Похоже, приехали на трейлере или на большом грузовике.
– А что, сторожа ночного не было?
– Был, да пропал.
– И ты туда собираешься?
– Так точно.
– Бросай это дело. Звони срочно Торторелле, скажи, чтоб дали знать Ауджелло. Туда пусть едут они вдвоем. Ты им объясни, что ты не можешь, наплети чего угодно: что в детстве вывалился из люльки и ударился головой. Нет, наоборот: наври, будто пришли карабинеры тебя арестовать. Нет, еще лучше: позвони и скажи, пусть известят карабинеров, тем более, что дело плевое, какая-то там ерундовая кража, а карабинеры будут довольны, потому что мы их пригласили сотрудничать. А теперь слушай: когда разделаешься с Тортореллой, Ауджелло и карабинерами, срочно звони Галло, Галлуццо, – господи боже мой, только курицы-мамы не хватает [5] , – и Джермана, и приезжайте, куда я вам сейчас скажу. Все берите автоматы.
5
Галло – по-итальянски «петух», Галлуццо – уменьшительное от «галло».
– Во блин!
– То-то и оно! Это дело серьезное, и его нужно обделать аккуратно, никому ни полслова, особенно чтоб Галлуццо не разболтал своему шурину-журналисту. И проследи за Галло – гонок пускай не устраивает, тут ему не Индианаполис. Никаких сирен, никаких мигалок. А не то рыбу распугаете, она шуму не любит. А теперь слушай меня внимательно, я тебе объясню, куда нужно приезжать.
Приехали тихо, даже получаса не прошло после телефонного звонка, казалось – обычный наряд. Вышли из машины и направились к Монтальбано, который дал им знак следовать за ним. Собрались за полуразвалившимся домом, так с шоссе не было возможности их увидеть.
– В машине у меня для вас автомат, – сказал Фацио.
– Засунь его себе в задницу. Слушайте внимательно: если удастся хорошо сыграть матч, может, вернемся с Тано Греком.
Монтальбано в буквальном смысле услышал, как его люди затаили дыхание.
– Тано Грек в этих местах? – изумился Фацио, который пришел в себя первым.
– Я его хорошо видел, он самый, отрастил бороду и усы, но узнать все равно можно.
– А как это вы его повстречали?
– Фацио, отвяжись, я потом тебе все разъясню. Тано сейчас в домике на вершине этой горы, отсюда не видать. Кругом сарацинские оливы. В доме две комнаты, одна наверху и одна внизу. Спереди дверь и окно, второе окно в комнате наверху, но выходит на другую сторону. Ясно? Все поняли? У Тано нет иного пути наружу, кроме как через переднюю дверь, или же придется сигать из верхнего окна, однако так недолго и ногу сломать. Сделаем вот как. Фацио и Галло зайдут сзади, я, Джермана и Галлуццо высадим двери и зайдем.
Фацио засомневался.
– Что такое? Ты не согласен?
– Не лучше ли окружить дом и велеть ему сдаться? Нас пятеро против одного, все равно ему ничего не остается.
– А ты уверен, что там внутри нет никого, кроме Тано?
Фацио прикусил язык.
– Слушайте меня, – сказал Монтальбано, завершая краткий военный совет, – лучше будет, если он у нас найдет пасхальное яйцо с сюрпризом.
Глава третья
Монтальбано прикинул, что вот уже минут пять как Фацио и Галлуццо должны были засесть сзади за домом, а что до него, то, лежа плашмя посреди травы с пистолетом в руке, – прямо под ложечку ему пренеприятно впивался камень, – он чувствовал себя донельзя глупо, чисто киношный гангстер, и потому не мог дождаться, когда пора будет подавать сигнал к поднятию занавеса. Глянул на Галлуццо, который лежал рядом с ним – Джермана был подальше справа, – и спросил шепотом: