Соблазн быть счастливым

Мароне Лоренцо

Нет, ну вы посмотрите, я в моем возрасте должен позволять обращаться со мной как с идиотом, да еще и парню моего сына. Из всех многочисленных обвинений в мой адрес, высказанных за последние дни, мне не хватало вдобавок того, что я не подталкивал Данте рассказать мне о своих сексуальных предпочтениях. Я уже открываю рот, чтобы ответить ему в свойственной мне манере, но тут в гостиную входит Звева, неся в руках блюдо к столу. Лео пользуется случаем, чтобы вернуться на кухню, и я остаюсь с глазу на глаз с дочерью. Проклятие, из огня да в полымя! Прикрыв глаза, я секунду раздумываю,

не пойти ли за Перотти и не попросить ли у него прощения – не сколько потому, что я так уж уверен, что виноват, сколько ради того, чтобы избежать укоризненного взгляда Звевы у меня за спиной. Я уже делаю шаг в сторону кухни, но она хватает меня за руку. Кажется, будто сегодня всем есть дело до моей бедной конечности. Я с улыбкой оборачиваюсь, но по лицу Звевы видно, что ей не до смеха. Более того, она выглядит озабоченной.

– Что такое? – спрашиваю я.

Она вырывает бокал с вином у меня из рук и бурно начинает:

– Если бы в тот день ты не сказал мне все, что ты думаешь об Энрико, – она понижает голос, – то я бы тоже не стала тебе говорить то, что думаю об этой Россане, с которой ты сюда заявился.

Несколько вульгарный хохот моей подруги доносится в этот момент с кухни в гостиную. Звева прикрывает глаза и вздергивает брови, будто она услышала, как кто-то рядом с ней царапает железом по стеклу. Я по-прежнему улыбаюсь.

– Где ты ее откопал? – спрашивает она после паузы.

– А что, она тебе не нравится? – Я все больше забавляюсь.

– Ну, скажем так, она достаточно самобытная…

– Да, ты права, это очень точное слово, которое мне все не удавалось найти. Она самобытная, взбалмошная, эксцентричная.

Она ошеломленно смотрит на меня не отвечая.

– Видишь ли, дочь моя, вот этому старику, которого ты видишь перед собой, чтобы не задохнуться, как раз и требуется немного взбалмошности, эксцентричности. Той самой, что не помешала бы и тебе.

– Почему тебе вечно нужно паясничать? А о нас ты не подумал? Насколько может быть унизительным для твоих детей видеть тебя в компании подобной женщины?

– А что с ней не так? – спрашиваю я, уже больше не улыбаясь.

Она лишь на секунду опускает глаза, но тут же жестко отвечает:

– Она совершенно неподходящий человек и для тебя, и для нашей семьи. И полагаю, что ее присутствие здесь – это еще и оскорбление нашей матери.

На этом месте я взрываюсь и изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не кричать:

– Только не надо говорить мне об оскорблениях. Оскорбление – это то, что никто не пришел сказать мне, что мой сын не такой, как все. Вот что такое оскорбление! Оскорбление – это то, что у моей жены пять лет был любовник. И оскорбление, если хочешь знать, – это еще и то, что ты делаешь своему мужу. Все мы кого-то оскорбляем. Так что ты не слишком от меня отличаешься.

Она молча стоит и смотрит на меня: в глазах ее обида и унижение.

– А сейчас дай мне дожить, сколько мне еще осталось, так эксцентрично, как мне хочется. Вся моя жизнь была тем, что ты называешь нормальной жизнью, и теперь меня начинает выворачивать от одного только ее затхлого запаха!

В следующее мгновение остальные присутствующие уже наполняют

гостиную с новыми блюдами в руках и улыбками на сияющих лицах. Я пораженно смотрю на них и занимаю место во главе стола. Моей спутнице хватило всего пяти минут, чтобы завоевать расположение Данте и его друга, а что касается меня, то за тот же короткий отрезок времени я добился того, что моя дочь стала еще больше меня презирать. Забавно: чем дольше я живу, тем больше стараюсь сделать все побыстрее: как марафонец, который соревнуется сам с собой, так и я всегда стремлюсь улучшить свои прошлые результаты. На пороге смерти мне будет достаточно уже одного взгляда, чтобы заслужить презрение.

Лео Перотти, при всем при этом, вместо того чтобы устроиться как можно дальше от меня, выбирает себе место рядом с моим. Я бросаю на него уважительный взгляд – в конце концов, он не трус.

– Тебе понравился подарок? – спрашивает Данте, едва усевшись за стол. – Представь себе, Лео сомневался – он боялся, что ты его не примешь. Но я хорошо тебя знаю: если вещь тебе нравится, то ты не заставишь себя долго упрашивать!

Что сказать, ты и правда хорошо меня знаешь, дорогой мой Данте, – примерно так же, как я знаю тебя. Это странно, но у меня ощущение, что из всех сидящих за столом единственная, кто действительно меня знает – это Россана. Я снова улыбаюсь Перотти, и он отвечает мне не слишком уверенной улыбкой. Какая жалость, он уже потерял охоту к сражению. В таком случае придется обратиться к моему постоянному противнику, самому крепкому из всех орешку.

– А что это Диего сегодня нет? Снова непредвиденное совещание на работе? – восклицаю я, расправляя на коленях салфетку.

Однако Звева даже не смотрит в мою сторону и передает свою тарелку Россане, чтобы та ее наполнила, и сразу же вслед за этим Россана отпускает очередное замечание:

– Ммм, ну и вкуснятина же это ризотто.

Данте и Лео с улыбкой переглядываются между собой, я же оборачиваюсь к дочери в ожидании очередного негодующего взгляда и, однако, его не дожидаюсь. И правда – она решает удивить меня и отвечает Россане со всей вежливостью:

– Это полба: она похожа на рис, но это не рис.

Не знаю, подействовала ли это моя отповедь, но Звева кажется сейчас более спокойной и любезной. Да и все остальные выглядят безмятежными и изо всех сил стараются, чтобы вечер был приятным. Все, кроме меня.

– Ну так что, скажите нам… – начинает Данте. – Как вы познакомились?

Я так и знал, мой сын – что твоя кумушка, обожающая сплетни и сующая нос не в свои дела.

– Россана пришла ко мне как медсестра, пару лет назад… – объясняю я.

– А, так вот где вы встретились! – замечает моя дочь, и я сомневаюсь, нет ли за этим ее высказыванием какого-то скрытого интереса и желания тем или иным образом испортить мне ужин. Но этот вечер устраивает Данте, мы собрались здесь ради него, и я не думаю, что она поступила бы так с братом. Несмотря на это, я чувствую, что обязан вмешаться, чтобы избавить мою спутницу от неловкого положения, и поэтому я решаю перейти прямо к делу.

– Так что же такое важное ты должен был мне сказать? – обращаюсь я к сыну.