Соблазненная дьяволом
Шрифт:
Начиная от обюссонского ковра под ногами до стенных панелей кремового цвета и современных арочных окон, на которые здесь заменили окна со средниками, все в этой комнате отражало вкусы человека, ценившего демонстрацию собственного благосостояния и власти выше любой сентиментальной привязанности к традициям или к истории.
Трехъярусная люстра, висевшая в центре куполообразного потолка, еще совсем недавно служила украшением роскошного бального зала французского аристократа, который следом за всей своей семьей отправился на гильотину. Его дед был вне себя от восторга, заполучив огромный ящик с этой люстрой. С его
Дед всегда считал эту комнату скорее тронным залом, чем кабинетом. Сюда он мог вызвать тех, кто ниже его по положению, а к таковым относились почти все.
Поскольку сейчас Йена не вызывали, он нисколько не удивился, что дядюшка предпочел игнорировать его вольный приход. Граф стоял перед массивным окном, из которого виднелись величественные скалы Бен-Невиса, сцепив руки за спиной и широко расставив ноги, словно кабинет был палубой могущественного корабля, а он — его капитаном. Он умел играть роль добродушного трясущегося старика, когда это соответствовало его целям, например в случае ухаживания за новой невестой, но здесь, в этом кабинете, он по-прежнему рулил железным кулаком.
Йен много раз видел его в этой позе и раньше: перед этим самым окном со взглядом, устремленным на гору, словно он пытался понять, почему не смог подчинить ее, когда так легко смог победить остальной мир. Йен давно подозревал, что за один только шанс управлять этими вершинами и людьми, дикими и высокомерными, которые называют их своим домом, дядюшка отдаст все свое влияние и все свои бесценные сокровища.
А за возможность управлять одним человеком — в особенности.
Йен откашлялся. Дядюшка даже не пошевелился. Йен почувствовал, как в горле, как комок желчи, растет чувство обиды, горькое и знакомое. Йен знал, что, несмотря на свой преклонный возраст, дядюшка все еще способен услышать, как за две комнаты отсюда лакей уронил вилку на ковер.
Он подошел к окну, с большим трудом сдерживая раздражение, вызванное тем, что с ним обращаются как со слугой самого низкого ранга.
— Только одно слово, милорд, если позволите.
— И что это за слово? — мягко откликнулся граф, по-прежнему не спуская глаз с заснеженной вершины горы. — Бедствие? Катастрофа? Несчастье?
— Марлоу! — выплюнул Йен, словно в этом имени содержалась большая доля яда. — На вашем месте я бы настоял, чтобы Синклер вернул ее немедленно, и потом избавился бы от всей семьи.
— Надеюсь, ты говоришь сейчас не об очаровательных родственниках моей невесты?
— Очаровательных? Боюсь, что не сейчас. С тех пор как мисс Марлоу похитили, ее мать с сестрами заливаются слезами и причитают во весь голос. Конечно, молодой Эрнестине давно удалось прекратить хлюпать носом и рыдать. Она увлекла меня в угол гостиной и намекнула, что вы, возможно, не единственный из Хепбернов, кому нужна невеста. — Йен пожал плечами. — Тем временем отец невесты быстро опустошил почти все до единой бутылки с бренди и портвейном в замке. Похоже, он считает, что это его вина, что любимую дочь похитил какой-то дикий шотландец. Если он обнаружит в подвале бочонки с виски, — мрачно предупредил Йен, — боюсь, он утопит себя на дне одного из них.
Двоюродный дед продолжал пристально рассматривать гору, словно обдумывал некую схему, как вырвать
— Тебе всегда были присущи обаяние и хитрость дипломата, — произнес граф, даже не пытаясь скрыть презрительную нотку в голосе. — Я уверен, что могу доверить тебе помочь им прийти в себя и успокоиться.
Йен приблизился к дядюшке довольно близко и изучал его неумолимый профиль, в нем нарастало отчаяние.
— Я не могу упрекать их за то, что они волнуются. Не чайник же они свой любимый потеряли. Синклер уже более двадцати четырех часов удерживает в своих лапах мисс Марлоу, и не мне напоминать вам, насколько безжалостным может быть этот человек. Очень прошу вас простить мне мое нетерпение, но семья мисс Марлоу не понимает, почему вы не вызвали представителей закона. Я, если хотите знать, тоже этого не понимаю.
— Да потому что я представитель закона! — гневно воскликнул граф, повернувшись к Йену со свирепостью, свойственной скорее человеку вдвое моложе его. Его некогда затуманенный взор под полуопущенными веками теперь горел яростью. — И всем, вплоть до самого Эдинбурга, известно это, включая наглого ублюдка Синклера. И только убийство одного из них, из англичан, заставит красные мундиры вмешаться в нашу вражду. Для них для всех мы всего лишь кучка непослушных детей, дерущихся за свою любимую игрушку. Они просто погладят нас по голове и отправят каждого своей дорогой в надежде, что в конце концов мы уничтожим друг друга, и тогда они могут вмешаться и забрать все игрушки.
— В таком случае, что вы намерены предпринять?
— В данный момент? — Граф повернулся и снова стал смотреть на горную вершину, как будто и не было никакого взрыва гнева. — Ничего. Я отказываюсь доставить удовольствие Синклеру, понимая, что с помощью его ничтожного заговора ему удалось превзойти меня. Если бы я уже не выплатил ее отцу ту невероятно большую сумму его долга, большую часть которой, как я подозреваю, он уже спустил за игровым столом, я бы позволил Синклеру удерживать эту девушку, поскольку не испытываю к ней большой эмоциональной привязанности. За пару недель я вполне мог бы найти себе другую невесту. Все, что для этого требуется, еще одна поездка в Лондон и еще один отчаявшийся, без гроша в кармане, папаша.
Граф был опекуном Йена с тех пор, как его родители погибли во время нечастного случая с каретой. Ему тогда было девять лет. У него было достаточно времени, чтобы привыкнуть к бессердечности двоюродного дедушки, и он давно перестал тосковать хоть по каким-то проявлениям теплоты и любви. Но даже он не смог сейчас удержаться и не вздрогнуть, услышав бессердечные слова графа.
Интуитивно понимая, что надежнее всего взывать не к благополучию девушки, а к гордости дядюшки, Йен сделал еще один шаг в его сторону и, понизив голос, сказал:
— Если эти дикари изнасилуют или убьют вашу невесту, вряд ли это благополучно отразится на вас. Обвинять станут не Синклера и его клан, а вас, милорд. А когда новость достигнет Лондона — поверьте моему слову, это в конце концов произойдет, — даже самого отчаявшегося отца невозможно будет уговорить отдать в ваши руки свою дочь. Ведь вы не гарантируете сохранить ее живой до брачной ночи.
Завершив свой страстный монолог, Йен затаил дыхание, ожидая, что дед в очередной раз гневно набросится на него, разразившись бранью.