Соблазненная во тьме
Шрифт:
Проезжая по узким дорогам, Калеб думал о том, что ему делать, если Рафик ждет его в Тустепеке. Он сильнее сжал руль.
Он знал. В этом то и была проблема. Он точно знал, что произойдет.
Нужно подготовить ее.
– Прежде, чем мы доберемся до места, нам придется провести в дороге весь этот день и часть следующего.
Ослабив хватку на руле, он откинулся на спинку сидения. Ему нужно прекратить быть с ней мягким. Он должен был сделать ее стойкой и жесткой, ведь он не понаслышке знал, как беспристрастность восприятия реальности может отрезвить
Первым шагом было рассказать ей правду о том, что ее ждет… ему придется оттолкнуть ее от себя. Он должен был заставить ее понять, что у них нет будущего.
– Предлагаю тебе подумать о серьезности твоей ситуации. Я простил тебе твой побег, но только потому, что судьба сама тебя настигла, наказав сильнее, чем это сделал бы я.
Калеб смотрел вперед, отказываясь обращать внимание, на девушку, сидящую рядом с ним, ту, которой он разбивал сердце. Ему не нужно было видеть ее, чтобы знать, какую боль он причинял ей своими словами. Казалось, что отголосок ее боли, отражался в нем самом. По крайней мере, именно в это ему и хотелось верить, в то, что это было всего лишь отголоском.
Он вспомнил, как она прижималась своими губами к его шрамам.
Она целовала мои шрамы, а я создавал новые... на ней.
– Ты все еще не отказался от своего плана относительно меня?
– голос Котенка сочился болью, но в нем также слышались нотки решительности и злости.
Он повторял себе снова и снова: она уже обдумывает свою месть, и никогда не будет испытывать к тебе теплых чувств.
Если он достаточно часто будет напоминать себе об этом, может быть тогда, эта правда осядет и закрепится в его голове. Именно по этой причине, он и повторял эти слова, как заклинание.
Она играет с тобой. Она просто оттягивает время, пока не освободится от тебя.
– Я никогда не говорил, что будет иначе, Котенок. Из-за тебя я не стану нарушать никаких обещаний, - ответил Калеб хриплым, непреклонным тоном.
Ему следовало закрыть все двери, что были между ними. Это было единственным способом двигаться дальше и обеспечить ее выживание.
Но это ведь и твое выживание.
Калеб ждал, что в любой момент она может разрыдаться. Таков был их танец: она сопротивлялась ему, он причинял ей боль, затем она плакала... а он чувствовал себя дерьмом. А потом, все повторялось сначала.
Поэтому, услышав в ее голосе сталь, когда она начала огрызаться ему, он был откровенно удивлен.
– Ты обещал мне, что если я буду делать так, как ты скажешь, мне всегда будет только лучше. Ты все еще веришь в это, Калеб? Ты, действительно, думаешь, что продать меня в сексуальное рабство, будет лучшим для меня?
– Разговор окончен, - сказал он.
– Да пошел ты, - огрызнулась она.
На тлеющих углях его вины стал вздыматься и разгораться гнев. Да, он обещал ей это, но не так, как она себе придумала.
– Я имел в виду, что научу тебя, как выжить во всем этом. Моей задачей было вооружить тебя всем, что для этого потребуется. В этом смысле, - прошипел он.
– Я сдержу свое обещание.
– А я должна заслужить твою преданность, Калеб?
Она фыркнула на него.
– А что? Что насчет моейпреданности?
– Что ты сделал, чтобы заслужить ее?
Калеб сжал челюсть.
– Ты еще хуже, чем эти байкеры, - выплюнула она, ее тело было напряженным и взвинченным, готовым к атаке.
– Они, по крайней мере, знали, что они монстры. А ты жалок! Ты - монстр, который возомнил о себе Бог весть что.
Калеб почувствовал, как по его спине начал опускаться жар, проникая во все части тела. Он с такой силой сжал руль, что у него побелели костяшки пальцев.
Его первым инстинктом было, отпустить руль и залепить ей пощечину, но что бы это доказало? Только то, что она была права, и ее слова, конечно же, были правдой. Только монстр мог делать те вещи, которые делал он. Только у монстра могли быть такие инстинкты, как у него, и только монстр мог ощущать безразличие к своей натуре или пытаться рационализировать ее.
– Я знаю, кто я, - сказал он, спокойно.
– И всегда знал.
Он осмотрел ее с головы до ног, ядовитым взглядом, от которого она вжалась в сидение.
– Это ты думаешь иначе, - сказал Калеб.
Он увидел, как Котенка передернуло. Его слова, очевидно, ранили ее, но они были правдой. И эта правда приносила страдания им обоим. Она видела в нем кого-то другого, кого-то, кого она считала лучше.
На какое-то время, он и сам разделял ее фантазию. Он никогда не задумывался над тем, как много это значило для него, пока это не перестало быть правдой. Никто и никогда не видел в нем человека, способного быть кем-то большим, и сейчас, он причинял боль тому единственному, кто по-настоящему в нем это увидел. Но это было к лучшему.
Ему хотелось вернуться к тому времени, когда он еще не знал о существовании Котенка, ко времени, когда его жизнь была поделена на белое и черное, а серое не имело значения.
Ему хотелось вернуться к своей простой, ни чем не обремененной, жизни, лишенной моральных принципов, чувства вины и стыда, неконтролируемой похоти, и самого страшного греха - страстного желания. Ему хотелось, отправляясь ночью в кровать, знать, что его ожидает утром. Ему хотелось выбросить Котенка из своей жизни и из своих мыслей.
Атмосфера внутри машины была тихой, но громкой и красноречивой в другом смысле.
Калеб был рад возможности смотреть в лобовое стекло, наблюдая за тем, как под колесами машины исчезают простирающиеся под ними дороги, унося их за тысячи километров от д уша, их признаний, и всего того, что могло между ними произойти.
Спустя некоторое время, они, наконец, оказались на асфальтовом городском покрытии. Их окружила цивилизация. От Калеба не ускользнуло, как Котенок выпрямилась на своем сидении, и повернула голову, чтобы рассматривать картинки, проплывающие за окном. Подняв свою здоровую руку, она прижалась ладонью к стеклу. Калеб сглотнул и проигнорировал ее, устремив взгляд в точку перед собой.