Соблазны бытия
Шрифт:
Одиночество и состояние изолированности от окружающего мира порождали в ней страх. Элспет казалось, будто она попала в чужую страну, где не знает ни языка, ни обычаев и не может ни с кем общаться. Иногда за целый день единственным ее собеседником был Кейр. Элспет пыталась себя убеждать, что этот период пройдет и дальше станет лучше, но не находила аргументов. С чего вдруг станет лучше? Она заполняла время чтением, писала письма матери и Селии, но пустота и однообразие ее жизни давали крайне мало тем для писем. Элспет и самой был противен наигранно бодрый тон писем. Она с ужасом замечала, что пишет все меньше.
Единственными
У Элспет возникла даже мысль пригласить домой двух женщин, с которыми у нее установились почти дружеские отношения. Подумав, она отвергла эту мысль. В больнице они все находились на нейтральной территории и были равны. А в квартире, при всей скромности жилища, женщины сразу заметят дорогие вазы и безделушки, семейные фотографии в серебряных рамках, стопки книг, для которых Кейр так и не удосужился сделать полки. Ее сразу посчитают богатенькой, аристократкой. Чего доброго, эти прозвища прилепятся к ней и в кругу беременных. Нет, уж лучше сохранять дистанцию.
Но в дородовое отделение Элспет ездила раз в месяц. После визитов в Лондон она еще острее чувствовала скуку и безысходность своей жизни в Глазго. Кейр настоял, чтобы Рождество они отпраздновали дома, в кругу их маленькой семьи, и оказался прав. Праздник прошел как-то на редкость уютно и принес Элспет минуты счастья. Однако Новый год они решили встретить в Лондоне. Оказавшись в знакомой, теплой и шумной атмосфере, Элспет невольно сравнивала ее с ледяной уединенностью своей шотландской жизни и в тысячный раз мысленно спрашивала себя: правильно ли она поступает? Она чувствовала себя как солдат, который после краткого отпуска возвращается в суровую действительность, полную тяжелых испытаний. Впрочем, так оно и было.
Самое скверное заключалось в том, как все это сказывалось на ее отношениях с Кейром. Подавленность и изоляция вряд ли создавали в доме атмосферу счастья. Она старалась быть бодрой и веселой, интересоваться тем, как прошел у мужа его рабочий день. Его дни тоже были довольно монотонными, но он хотя бы занимался любимым делом. Дома Кейра всегда ждал готовый ужин. Кейр привык ужинать рано – в шесть часов. Затем он уходил в спальню, где стоял небольшой письменный стол, и принимался проверять тетради, выставлять оценки и готовиться к завтрашним урокам. К утренним часам томительного безделья добавлялись два вечерних. Не выдерживая, Элспет становилась раздражительной и говорила мужу колкости, что пробуждало ответный поток язвительных замечаний. Элспет слышала знакомые слова о различных условиях, в которых они росли. Кейр замечал, что жена вовсе не наслаждается их совместной жизнью и роль хозяйки ее не вдохновляет. Их сексуальные отношения почти прекратились. Элспет ссылалась на тошноту, говорила, что растущий ребенок мешает интимным отношениям. Она с ужасом обнаружила, что желание близости не вызывает в ней прежнего трепета. Скорее
Иными словами, ее брак с Кейром вовсе не казался ей счастливым.
– Ты, – произнес Лукас. – Ну, привет.
– Добрый день, Лукас, – сдержанно кивнув, сказал Джорди.
Они смотрели друг на друга. Прежняя враждебность мгновенно вспыхнула снова.
– Хорошо съездил?
– Спасибо, неплохо. Я за Клио.
– Сейчас позову.
Но звать девочку не пришлось.
– Дорогой! Дорогой! – закричала она, бросаясь в объятия Джорди.
Он крепко обнял дочь и стал целовать темные локоны.
– Ты по мне скучала?
– Очень-преочень.
– И я по тебе скучал. Пойдешь сейчас со своим старым папочкой?
– Пойду!
– Тогда попроси няню, чтобы она тебя одела.
Клио бросилась наверх.
– Она скучает по тебе, – сказал Лукас.
– Приятно слышать, что хоть кто-то по мне скучает. Как твоя мама?
– Прекрасно, – ответил Лукас.
Лукас знал, что лжет, но не желал доставлять Джорди удовольствие и говорить правду.
– Хорошо, – бесстрастно произнес Джорди. – Ну вот и моя самая лучшая девочка… Лукас, передай маме, что Клио я привезу завтра утром. О’кей?
– О’кей.
Адель сокрушалась, что не застала Джорди. Она ездила за покупками и застряла в пробке. Вечером она позвонила ему домой:
– Хотела вернуться к твоему приходу, но не смогла. Извини. У вас все нормально?
– Все в лучшем виде.
– Может… может, встретимся? За ланчем или за чаем?
– Если хочешь. – Его голос был отнюдь не теплым. – Увидимся, когда я привезу Клио. Это устраивает?
– Я имела в виду… не здесь. Ты же знаешь, Джорди. Давай встретимся, выпьем чаю. «Браунс» подойдет? Где-то часа в четыре. Там приятная обстановка. Тихо.
– Хорошо, согласен. А сейчас мы с Клио идем на свидание с Винни-Пухом и Пятачком. Пока, Адель.
– Пока, Джорди.
Ей хотелось поговорить еще, объяснить, что на следующий год Лукас поступит в Оксфорд. Может, тогда он вернется к ним? Адель считала такую возможность вполне реальной.
В тот вечер Адель и Лукас ужинали вдвоем. Нони находилась в Париже. Лукас удивительно изменился. За последние недели он вырос. Перемены были не только внешними. Из угрюмого подростка он превратился в юношу, способного поддерживать разговор, общаться с другими, а временами – даже шутить и смеяться. Он был счастлив. Лукас рассказывал матери о своей новой страсти – школьном Обществе любителей дискуссии, где он быстро становился звездой. Для ее хмурого, погруженного в себя, молчаливого Лукаса это было очень странно. Правда, Лукас всегда умел хорошо говорить, когда это устраивало его. Он легко находил правильные, а скорее, неправильные слова, говорил колкости и делал язвительные наблюдения. Что еще удивительнее: Лукас стал общительнее. У него появились друзья, в том числе и среди девушек. Его наперебой приглашали на вечеринки. Девушкам он явно нравился, и Адель понимала почему. Лукас становился очень сексуальным. Эти мрачноватые, глубокомысленные взгляды, его откровенно французский стиль. Фактически он был копией Люка. Адель лишь надеялась, что сын будет помягче отца.