Собор памяти

Дэнн Джек

Он был спокоен, мертвенно-холоден; мысли его были ясными, но чужими, как будто принадлежали кому-то другому, кому-то, кто был свидетелем или писцом, чьё дело только записать, запечатлеть происходящее; не осознавая этого, Леонардо огляделся, увидел потрясение на лице Сандро — губы крепко сжаты, брови выгнулись дугами; увидел Гутне, смотревшую спокойно — она тоже была лишь наблюдателем; запечатлел лица тех, кто окружал его, словно они навсегда оставались в этом уловленном мгновении, в картине, созданной без кистей и красок. Леонардо услышал собственный стон, услышал его вначале тихим отзвуком

в ушах, затем неслышным раскатом грома; и он вспомнил Айше, вспомнил её во всех подробностях, вспомнил земные часы, проведённые с нею, её прикосновение, вспомнил ненависть в её глазах, когда она уводила с собой Никколо.

Палящие слёзы обжигали его лицо.

Но лицо оставалось сухим.

Теперь он никогда не узнает... никогда не узнает, любил ли он её, ибо сам он обратился в камень — как было, когда он нашёл Джиневру.

Но он не знал, не постиг Айше.

Она любила его и обратила его в камень.

Леонардо повторял в мыслях её имя, или же оно само повторялось, билось в его мозгу, и он видел Джиневру, Джиневру... нет, то была Гутне — изувеченная, окровавленная, мертвенно-белая, лежала она в своей спальне, а он, Леонардо, резал, потрошил, давил. Никого не осталось. Все мертвы. Все, кроме Никколо. Леонардо задохнулся при мысли о Никколо.

Что с ним? Постигла ли его та же участь, что и Айше?

И тогда всё отступило, дав путь одной-единственной мысли. Он должен узнать, жив ли Никколо. Должен. Сейчас он знал лишь одно — что любит этого мальчика.

Мамлюки калифа придвинулись ближе, и Кайит Бей жестом велел им остановиться. Они повиновались, и он прошёлся туда и назад перед скорчившимися пейками, высоко держа сосуд с головой Айше; слёзы текли по его щекам, смешиваясь с каплями дождя, отчего лицо его лоснилось, как от жира.

— Ты, — сказал он глашатаю пейков. — Встань и посмотри на меня. — Когда пейк поднялся и набрался смелости взглянуть в его глаза, Кайит Бей продолжил: — Я обменяю твою жизнь на предателя.

Он отдал сосуд Куану, тот немедля сделал знак стражникам окружить его, чтобы скрыть голову Айше от солдат, готовых вот-вот взорваться. Однако калиф, похоже, знал, что делает — войско безмолвствовало; все смотрели на него.

— Я не так наивен, чтобы поверить, будто у Мехмеда нет соглядатаев в наших рядах. Отдай мне его, и я дарую тебе жизнь... тебе, а быть может, и твоим спутникам. Разве ты обязан платить своей жизнью за Мехмеда? Быть живьём рассечённым на куски? Ты ведь, знаешь, почему он выбрал в послы именно вас. Уж верно не из любви к вам — он ведь хорошо знает, что я с вами сделаю, не так ли? — Кайит Бей в упор смотрел на глашатая, рослого и жилистого.

Леонардо заметил на шее турка чирей, распухший и воспалившийся, — эта мерзкая болячка как нельзя лучше подходила к посланцу Мехмеда, словно определяла его сущность. Сейчас Леонардо видел всё как бы издалека, словно смотрел с вершин дальних гор, где воздух ясен и холоден, как чистый разум.

— Итак? — спросил калиф.

Пейк кивнул и обвёл взглядом строй солдат, остерегаясь подойти ближе, иначе его бы вмиг выпотрошили; он шёл вдоль строя, а солдаты плевали в него, пытались ударить побольнее; несколько стражников Кайит Бея сопровождали турка, отпихивая наиболее ретивых солдат.

Турок остановился перед Хилалом, Сандро и Леонардо.

Он уставился на Сандро, как бы узнавая его, затем отступил и указал на него пальцем.

Калиф подошёл и остановился за его спиной.

— Так ты выбрал флорентийского художника?

Турок склонил голову, страшась поднять глаза. Сандро, казалось, прирос к земле.

— Откуда тебе известно, что это он? — спросил калиф.

— Я видел его.

— Ага, и где же ты его видел?

Но калиф не стал дожидаться ответа. Он выхватил меч; и в тот миг, когда Сандро отшатнулся, шепча молитвы, убеждённый, что это и будут последние слова, которые ему довелось произносить в жизни — меч калифа опустился на голову турка и буквально раскроил его надвое.

Кровь и внутренности забрызгали Леонардо и Хилала.

Солдаты пришли в неистовство — они вопили, выкрикивали имя Айше и требовали голов трёх оставшихся турков. Кайит Бей велел пейкам подняться на ноги, и они встали перед ним, готовые умереть. Калиф подошёл ближе, остановился перед ними и спросил:

— Есть среди моих людей предатель?

Турки застыли.

— Ну?

— Да, — прошептал один из них, коренастый, с бочонкообразной грудью человек, у которого недоставало переднего зуба; другие зубы у дёсен были черны, словно покрашены чёрной краской.

— Тогда, может быть, ты укажешь мне предателя?

Турок уставился на свои ноги, и Кайит Бей рассмеялся:

— А, ты боишься, что тебя постигнет участь твоего собрата? Ну, отвечай!

— Я не оспорю решения владыки.

— Тогда укажи вашего шпиона, — сказал Кайит Бей.

— Я не могу. Я не знаю его... их.

— Так их несколько?

— Я не знаю, повелитель. Знаю только, что...

— Что?

— Что за нами будут следить и, если мы не исполним приказа, нас убьют.

— А ты что скажешь? — обратился калиф к другому пейку.

— Всё так, как говорит мой спутник. — Этот турок был моложе прочих, с виду не старше двадцати.

— Почему правитель турков избрал тебя для этого посольства?

— Как испытание.

— С какой бы стати ему тебя испытывать?

— Я бахвалился, что...

— Продолжай.

— Что смогу смотреть в твои глаза без...

Калиф захохотал визгливым натужным смехом, но быстро взял себя в руки.

— Без чего, о юный сорвиголова?

— Без дрожи, повелитель.

— Но ведь ты дрожишь... и лжёшь мне, не так ли?

— Нет, нет...

— Бахвалился ли ты, что возьмёшь мою голову? — Калиф взмахнул мечом, как бы примеряясь.

Молодой турок заколебался, но всё же сказал:

— Да.

И покорно склонил голову, закрыв глаза.

— Что же, не мне лишать тебя головы, молодой солдат, — сказал калиф. — Но, быть может, это сделает твой повелитель, когда ты передашь ему мои дары и мою благодарность. — С этими словами он поднял с земли драгоценный меч и знаком велел своим телохранителям унести палку и седло. Затем он шепнул что-то Хилалу, который поговорил с одним из своих лейтенантов; минуту спустя появились несколько солдат, которые волокли тяжёлые мешки. Трупная вонь была невыносима, даже здесь, под открытым небом.