Собор памяти
Шрифт:
Леонардо увидел человека, который мог быть и Сандро, в роскошной коляске, украшенной флагами Пацци.
— Это Сандро, а дама рядом с ним — Джиневра, — сказал Зороастро. — А синее и белое — родовые цвета Николини.
— Что он делает в коляске Николини?
— Сам Николини скачет сразу за братьями Пацци. Возможно, он войдёт с ними в церковь и коснётся священных кремней. Весьма почётно.
— Так ты не смог подойти ближе и поговорить с ними? — сказал Леонардо. Хотя процессия двигалась медленно, в этой толпе держаться наравне с коляской Джиневры и Сандро было невозможно.
— Подойти
— И... что же?
— И крикнул, что он встретится с тобой в «Уголке дьявола», после полёта птицы. Думаю, там он тебе всё объяснит.
— А что Джиневра? — нетерпеливо спросил Леонардо.
Зороастро пожал плечами.
Удастся ли всем нам встретиться позже? — подумал Леонардо. Но Николини, этот торговец бараниной, наверняка попытается посадить её на привязь...
— Скажи — она хорошо выглядела?
— Трудно было рассмотреть, Леонардо. Счастье ещё, что я Сандро признал. — Зороастро помолчал, словно взвешивая каждое своё слово. — Но, по-моему, выглядела она заплаканной, щёки у неё казались мокрыми. Но кто знает? Факелы отбрасывают странные тени.
— Я должен увидеться с ней! — заявил Леонардо, разгораясь гневом. Никому не остановить меня, думал он, особенно мессеру Николини; но даже в гневе — который обращал в кошмар всё, что он видел и слышал — он сознавал, что должен набраться терпения и выждать.
Они двигались на север, к великому Дуомо, а Никколо продолжал болтать; вновь обретённая свобода и безумие святого праздника приводили его в восторг. Чудесным образом он снова превратился в мальчишку.
— Я услышал от тех дам и ещё кой-какую чепуху, — сообщил он, выворачивая шею, чтобы не упустить из виду ни пяди кипящей, освещённой факелами улицы.
Массивный конь вздыбился, скинув седока на камни, уложенные ещё римлянами; те, кто следовал за ним в шествии, шли дальше, словно это была торба, оброненная путником. Хотя блокнот для зарисовок свешивался с пояса Леонардо и бил его по ногам, Леонардо не спешил подтянуть его. Мысли его метались между Николини и Джиневрой.
— Кое-что тебя, наверное, заинтересует, мастер Леонардо, — говорил Никколо. — Особенно их доморощенный рецепт краски, которой можно красить всё: рог, перья, мех, кожу, волосы, что угодно и в какой угодно цвет. Быть может, тебе захочется подвергнуть проверке их рецепты?.. — Уж не мелькнула ли в его голосе нотка сарказма?
Не дожидаясь ответа Леонардо, он продолжал:
— Надо, говорили они, взять дождевую или ключевую воду, смешать с мочой пятилетнего ребёнка, добавить белого уксуса, извести и дубовой золы и мешать, пока состав не уменьшится на треть. Потом пропустить смесь через кусок войлока, прибавить квасцы, немного краски того цвета, какой надобен, — и погрузить вещь в состав на столько времени, сколько необходимо, чтобы её покрасить.
Не слушать мальчика Леонардо не мог: он собирал сведения в соборе своей памяти, как научил его Тосканелли. Леонардо сотворил свой собор по образу великого Дуомо, хотя, сравнивая своё мысленное творение с созданным Джотто и Брунеллески
Он поместил рецепт в нише баптистерия, где тот окрасил алым воду причудливого фонтана, который бил из искажённого гримасой лица наречённого Джиневры.
Ибо Леонардо думал о крови.
На Виа дель Пекоре, близ еврейского гетто и квартала шлюх, но всё же неподалёку и от Баптистерии и большого собора Санта Мария дель Фьоре, известного как Дуомо, на шесте было вывешено предупреждение:
«Великолепная и властительная Синьория объявляет и утверждает, что, поскольку, как ей стало известно от некоторых граждан Флоренции, в городе ожидается большое скопление конной стражи и иных всадников, то, буде случится такое, что armeggiatori затопчут конями, поранят копьём или нанесут иные повреждения, смертельные или нет, любому, невзирая на положение и титулы, в означенный вечер Пасхи, никто из городских властей, а равно и горожан не должен ни вызывать их в суд, ни преследовать любым иным способом. Ибо за всё это ответственна Синьория».
Леонардо уделил объявлению лишь столько внимания, сколько понадобилось, чтобы взглянуть на него, потому что подобные заявления всегда вывешивали на столбах в дни священных праздников и карнавалов, когда повсюду разъезжала стража.
Переполненные улицы и переулки вокруг Виа деи Серви провоняли навозом, и сотни приверженцев Медичи скакали в armeggeria [20] . Шествие Медичи, двигаясь навстречу Пацци, медленно приближалось к собору. Процессию эту составляли компании по дюжине, как предписывал закон, человек в каждой: двенадцать — апостольское число.
20
Вооруженный отряд (ит.).
Делом armeggeria было демонстрировать мощь таких компаний. Частенько стычки между компаниями враждебных семейств превращали праздники в битву. Чаще, впрочем, поваленными и покалеченными оказывались не благородные зачинщики, а любопытствующие зеваки. Все отпрыски знатных родов, что поддерживали Медичи — Нерони, Пандольфини, Аччиоли, Альберти, Руччелаи, Аламанни, — были здесь, с оружием в руках и в цветах Медичи; и Джулиано и Лоренцо, великие предводители сборных отрядов, тоже были верхом — они скакали на одинаковых мышастых конях, подаренных королём Неаполя Фарранте.
Процессия Пацци приближалась; скоро будут слышны звуки труб, на которых играют пажи в первых рядах их стражи.
— Сандро очень рискует, принимая участие в процессии Пацци, — сказал Леонардо Зороастро, когда они подходили к собору. — Это компрометирует его, ведь он близкий друг Медичи. Мне всё это не нравится, и особенно я тревожусь за Джиневру. Надеюсь, его великолепие держит в руках своих людей: уверен, что этой ночью им захочется пролить немного крови Пацци.
— В канун Пасхи это запрещено Богом, — заметил Зороастро.