Собор памяти
Шрифт:
— Когда начался этот ужас с фейерверком, я испугался за твою жизнь. Благодарение Богу, мадонна, ты невредима.
Она сжала его пальцы, и он помог ей подняться на ноги. Он смотрел на Леонардо без злобы, ибо выиграл Джиневру.
— Да как же ты можешь говорить о чести, если знаешь, что мадонна Джиневра любит меня? — спросил Леонардо, сознательно принуждая противника схватиться за оружие. — Если знаешь, что мы с ней занимались любовью, покуда ты торчал наверху, в студии?
Джиневра отвернулась от него, а Николини встал между ними.
— О чести кричат лишь на людях, — холодно произнёс он, не спеша принимать скрытый вызов. — Ибо разве не обманом живёт цивилизованное
— Так искажаются порядок и правда, — сказал Леонардо. Лицо его горело, будто опалённое жаром. — И тебе всё равно, чем пахнут твои деньги.
30
Смирение равно власти ит.).
— Быть может, я тоже фокусник, как ты... или алхимик. Ибо, видишь ли, мастер Леонардо, — прибавил он мягко, — я обращу уважение и учтивость мадонны Джиневры в любовь, — тут он глянул на Джиневру, — если мадонна соблаговолит открыть себя для моей страсти.
Джиневра смущённо потупилась.
Намёк Николини не остался незамеченным — Леонардо обнажил клинок. Телохранителей Николини тут не было — значит, бой будет честным.
— Леонардо, нет! — вскрикнул Сандро.
Но победила Леонардо Джиневра. Она повлекла Николини прочь, вцепившись в его рукав, как ребёнок, — а Леонардо остался стоять в одиночестве.
Николини остановился в отдалении, повернулся к Леонардо и сказал:
— Мне не нужны телохранители, чтобы защититься от твоей шпажонки. Но прошу тебя — сделай так, как говорит мадонна, и это пойдёт во благо всем нам.
И он увёл Джиневру. Они скрылись из виду за баррикадой, на людной площади. Леонардо так и застыл на месте с клинком в руке.
— Идём, — позвал Сандро. — Пошли в «Дьявольский уголок». Нам бы надо выпить... и поговорить.
Леонардо не ответил. Он смотрел на тысячи людей, преклонивших колена перед настоящей, священной иконой Божией Матери. Проповедник говорил с повозки, как с кафедры, прижимая икону к груди. За ним гигантским видением вздымалась статуя из папье-маше, карнавальная игрушка, которую помогал делать Леонардо. Её грандиозность подчёркивали тысячи горящих, высоко поднятых факелов, статуя обратилась в творение из чистого и святого духа, ибо как столь великолепный и совершенный образ мог быть сделан из простого дерева, бумаги, красок? Кающиеся, равно богачи и бедняки, молили о прощении. Многие сжимали кресты, и их общая коленопреклонённость казалась частью какого-то танца. Крича и жестикулируя, они тянулись к virtu [31] утраченного духа, умоляя и умиротворяя святую икону, чьи слёзы пролились над Флоренцией, затопив её бедой.
31
Добродетель (ит.).
— Леонардо, — сказал Сандро, — ты не мог победить Николини.
Леонардо рывком обернулся к нему, словно вместо Николини собирался пронзить шпагой друга.
— Он не дурак, — продолжал Сандро. — В тени за мной прятались трое.
Леонардо только и мог, что кивнуть. Скрывая разочарование и унижение, он отвернулся от Сандро — и увидел перед
— Никко! — ошеломлённо воскликнул Леонардо. — Я же велел тебе оставаться у повозок. Что ты скажешь в своё оправдание?
Никколо молча отвёл глаза.
— Объясни, почему ты ослушался, — настаивал Леонардо.
— Я не ослушался, Леонардо, — сказал Никколо, всё ещё потупясь, будто боялся взглянуть на своего мастера. — Но ты убежал и бросил меня... Я только хотел помочь тебе... если тут опасно.
— Прости, — пристыженно прошептал Леонардо.
И тогда юный Макиавелли нашёл его руку и крепко сжал, точно понимая природу боли, до которой ему ещё было расти и расти.
Глава 3
СИМОНЕТТА
Сколь нежен обман...
— Идём, Леонардо, мы не можем торчать здесь вечно, — сказал Сандро, но Леонардо, будто не слыша друга, всё смотрел во двор Дуомо.
Соединённые тьмой и тенями, Дуомо, Кампанилла и Баптистерия словно качались в освещённой факелами ночи, окутанные пеленой тумана. Дуомо теперь был зелёным и розовым, его аркады вздымались над вратами Брунеллески, в его глубоких окнах, как в зеркалах, отражались костры кающихся, которые останутся на площади на всю ночь — молиться. Ближние крыши хоть и не горели, но дымились. Раненых и мёртвых благословили и унесли в церковь; монашки заботились о живых и молились за тех, кого «Богоматерь на руках своих унесла на небо».
Хотя не видно было ни Лоренцо, ни Джулиано, но Товарищи Ночи и armeggiatori Медичи верхами прочёсывали округу, чтобы очистить её от нищих и карманников. Обнажённые сверкающие клинки были у них наготове, и они проезжали сквозь толпы верующих, как небесные воины, чтобы жестокостью и страхом возвратить народу порядок. Те, кто не молился или просто не стоял на коленях, рисковали попасть под удар. Почти все горожане бежали в панике, когда начались взрывы, но примерно с тысячу людей осталось, и их цветочные гирлянды и церковные свечи розарием окружали собор. Мастеровые, хозяйки, крестьяне, патриции, шлюхи и магдалины — все вместе молили virtu Мадонны, молили вмешаться и развеять дурное знамение, принесённое Флоренции упавшим голубем. Образ Богоматери, крепко охраняемый людьми Медичи, всё ещё был в центре площади. Она по-прежнему озирала молящих слепыми нарисованными глазами.
Принесённый слабым, едва ощутимым ветерком запах лилий смешивался с едкой вонью пепелища.
— Мастер Леонардо, ты видишь там впереди то, чего не видим мы? — спросил Никколо, выпуская наконец руку Леонардо.
— Что я там вижу, юный Никко?
— Знай я ответ, мне не нужно было бы задавать вопрос.
— Я смотрел в себя. Хотя глаза мои смотрели на то, что перед нами, виделя лишь свои мысли. Тебе это понятно?
— Конечно. У меня была тётка, которая спала с открытыми глазами, как сова, но не прекращала храпеть, даже если мочились ей на ноги.
Леонардо улыбнулся, потом повернулся к Сандро и кивнул ему, безмолвно извиняясь.
— Но если я смотрю не видя, это значит, что я... во тьме, — продолжал Никколо. Леонардо снисходительно глянул на мальчика, но тот продолжал: — Эта тьма в моей душе, и я чувствую, что будто вот-вот свалюсь с края отвесного утёса в абсолютный, извечный мрак. Однако порой я хочу упасть. — Мальчик пристально всматривался в Леонардо, как тогда, когда Леонардо впервые увидел его рядом с Тосканелли в студии Верроккьо. — Ты сейчас чувствуешь себя так же — из-за этой дамы, Джиневры?