Собор памяти

Дэнн Джек

— Вот не знал, что ты религиозен, Зороастро, — саркастически заметил Леонардо.

— Мало кому известна моя глубочайшая духовность, — отозвался Зороастро. Чуть заметная улыбка растворилась во тьме.

— Думаю, кремни обеспечат нам защиту от кровопролития. — Леонардо выпустил руку Никколо. — И Медичи и Пацци уважают святые реликвии... Я не хочу искать тебя в этой толпе, — сказал он мальчику. — Ты должен стоять рядом с нами. Понятно?

Никколо кивнул, но внимание его было занято стражей и группкой зловещих Товарищей Ночи, поддерживавших Медичи; одетые в тёмное доминиканцы носили неофициальное, но ненавидимое звание inquisitore [21] . Стражу Медичи пышно разодели в доспехи и ливреи алого бархата с золотом. Копья и мечи блестели в багряном сиянии факелов. Кони были

богато изукрашены, в тех же цветах, что и всадники. Более пятидесяти факельщиков в синем Дамаске и коротких плащах, расшитых гербами Медичи, шли впереди и позади воинов, которых возглавляли Лоренцо и Джулиано. Джулиано, как всегда, прекрасный, одет был целиком в серебряное; его шёлковый корсаж украшали жемчуг и серебро, а на шапке красовался огромный рубин.

21

Инквизитор (ит.).

15 то же время его брат Лоренцо, не столь прекрасный, но неоспоримый глава шествия, надел лёгкий доспех поверх того же костюма, в котором был на вечеринке, и широкий бархатный плащ, расшитый щитами из лилий и palle с надписью «Le temps revient» [22] . Тем не менее он вёз — как уступку пышности и протоколу — свой щит с «II Libro» [23] , огромным алмазом Медичи, который, по слухам, стоил двадцать пять сотен дукатов; он сиял под гербом Медичи, состоящим из пяти окружностей и трёх геральдических лилий.

22

«Времена возвращаются» (фр.).

23

Книга (ит.).

Перед братьями Медичи шла фаланга одетых в белое аббатов, капелланов, алтарных служек, трубачей и кающихся братьев. Они окружали низкую, окутанную белоснежным Дамаском повозку, на которой возлежал святой образ — икона. Толпы мастеровых, наёмных рабочих, бедных крестьян и ремесленников кричали: «Misericordia!» [24] — и молили простить им грехи, когда повозка проезжала мимо.

— Это же Богоматерь Импрунетская, — пробормотал Зороастро, кланяясь святому образу, который сопровождали доминиканцы. — Она прославилась многими чудесами. Как же, должно быть, необходимо Медичи её заступничество, если они привезли её из церкви за городом!

24

Милосердие (лат.).

Церковь утверждала, что икона написана самим Святым Лукой и что образ может чудесно изменять погоду. Народ Флоренции почитал Богоматерь Импрунетскую, ибо она была для людей воплощением любви Господа, чудом, ставшим реальностью. Они были абсолютно уверены в сверхъестественной силе этой иконы: когда в шествии участвовала Богоматерь Импрунетская — дождя не бывало. Воистину Бог не желал, чтобы Его слёзы падали на святой облик.

Но Зороастро ещё не успел договорить, как начало моросить, а потом пошёл дождь. Мгновение тишины — а следом тревожный шум; мужчины и женщины перешёптывались в страхе перед нависшей неведомой угрозой. Потом поднялся крик: толпой овладевала паника. Зрители искали укрытия под арками, крышами и в дверных проёмах; камни мостовой блестели, отражая мерцание факелов. Участники процессии озирались, будто вдруг потеряли уверенность, хотя Лоренцо и Джулиано старались переубедить их и укрепить их дух.

Укрывшись под аркой с Леонардо и Никколо, Зороастро едва слышно прошептал:

— Дурное знамение.

— Чушь, — отозвался Никколо, но тем не менее оглянулся на Леонардо в поисках одобрения.

— Ребёнок прав, — согласился Леонардо. — Это просто совпадение, хотя и несчастливое для Медичи.

— А по-моему, Матерь Божия не хочет, чтобы Медичи использовали её в личных целях, — сказал Зороастро. — Эта ночь — ночь Пацци.

— Ты говоришь о картине, как будто это сама Мадонна, — сказал Леонардо. — Как крестьяне, ты веришь, что образ более реален, чем сама жизнь. Картина не видит, не чувствует, не

может изменить погоды. Будь иначе — я был бы уважаемым и богатым престидижитатором, а не бедным художником. — Он оборвал себя, потому что напустился на друга ни за что ни про что.

— Ну, снова забил фонтан ереси, — хмыкнул Зороастро, однако безо всякой злости. Он играл другую роль, возможно скрывая глубину своих чувств: говорил спокойно и тихо и стоял недвижно, точно окаменев. — Ты поклоняешься кисти и краскам, и я не удивляюсь, что для тебя так трудно перейти к Христовой правде. Думаю, ты проводишь слишком много времени с мессером Тосканелли и евреями из квартала шлюх.

— Мастер Тосканелли ходит к мессе и каждую неделю принимает Святое Причастие, — возразил Никколо. — Ты всегда ставишь знак равенства между ересью и самостоятельными мыслями?

Леонардо улыбнулся, но улыбка быстро погасла.

— Я утверждаю, что Священное Писание, и только оно, несёт нам высшую истину. Но, каюсь, я не принимаю всерьёз измышления священников, живущих за счёт мёртвых святых. Они не тратят ничего, кроме слов, — а получают богатейшие дары потому лишь, что, по собственным их заявлениям, обладают властью даровать рай чувствительным душам вроде твоей.

— Вспомни эти слова на своём смертном одре, Леонардо... — Зороастро не успел договорить, как на улице завязалась драка. Несколько юнцов стащили с коня одного из armeggiatori Медичи. Лоренцо въехал в самую гущу схватки. Он кружил вокруг задир и упавшего, что был командиром отряда, и громко взывал к armeggiatori и зрителям, крича, что кара падёт на весь город и всех его жителей, если пред ликом Богородицы прольётся кровь.

Леонардо смотрел на драку — и с волнением думал о процессии Пацци, которая вот-вот должна появиться, и Джиневра и Сандро окажутся в самом её сердце. Но Лоренцо и его брат всё же утихомирили толпу. Они подозвали повозку, которую предполагалось открыть и показать людям только после того, как над площадью пролетит голубь.

Словно ниоткуда возникли разукрашенные телеги — конечно же их просто скрывали до поры до времени; когда их вкатили на площадь, работники как раз срывали чёрные покрывала, являя взорам живые картины на религиозные темы, многие из которых были придуманы и сделаны в мастерской Верроккьо. Были там украшенные свечами повозки, живописующие остановки Креста во всех подробностях, повозки со сценами из Писания и сценками из флорентийской жизни, три стеклянных сосуда высотой в человеческий рост — один до самого края был полон жидкостью цвета крови, другой — лишь наполовину, а третий был пуст. Полный сосуд символизировал Новый Завет, наполненный наполовину — Ветхий, а пустой — конец мира. Всё это было основано на Книге Исайи — все, кроме прекрасных юных женщин, стоявших на повозке. Наряженные в шелка, с венками на головах, они держали факелы и скрещённые алебарды, изображая три воплощения богини Паллады. Но всеобщее внимание привлекла повозка с огромной статуей Божьей Матери, изображённой именно такой, как на святой чудотворной иконе.

— Повозка Богоматери — дело твоих рук, Леонардо, — заметил Зороастро.

— Моих и многих других.

И в этот миг дождь обернулся изморосью, а потом и вовсе прекратился — словно по чудесной воле, явленной Мадонной.

Толпа захлопала, раздались крики: «Miracolo... in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen» [25] . Кое-кто, плача, падал ниц, благодаря Господа и Святую Деву. Напряжение развеялось мгновенно, оставив лишь сырой едкий запах, какой часто стоит на улицах после дождя. Леонардо тоже вздохнул свободнее, потому что Джиневра и Сандро смогут теперь без опаски войти в собор.

25

Чудо (ит.); во имя Отца и Сына и Святого Духа Аминь (лат.).

— Ну, мастер Леонардо, — сказал Никколо, — ты, оказывается, и в самом деле прести... — Тут Никколо споткнулся на трудном слове.

— Престидижитатор, — сказал Леонардо. — Это из латыни и французского... Чему только учил тебя старина Тосканелли?

— Ясно чему, — подал голос Зороастро, — богохульствовать.

— Ты говоришь ну прямо как мессер Николини, — сказал ему Никколо.

Леонардо хмыкнул.

— Ты не веришь, что Богоматерь повелела дождю прекратиться? — спросил Зороастро у Никколо. — Ты же видел это своими глазами.