Соборная площадь

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

Однажды, когда я в очередной раз отклонил предложение местных купцов сдать им чеки по неприемлемой для себя цене, молодая женщина с ребенком на руках принесла орден Ленина. Зайдя с ней в магазин, я открыл бархатную внутри коробочку. Орден предстал абсолютно новым. Ни царапинки на платиновом барельефе великого вождя, ни зазубринки на солнечно отливавших золотых краях. С обратной стороны был проставлен порядковый номер и название монетного двора, на котором высокую награду отлили. Двор оказался Ленинградским. Он встречался реже московского, кроме того, золота и других драгоценных металлов в отчеканенных на нем монетах, орденах, медалях, всегда было больше. К награде имелось удостоверение, что повышало ее рейтинг при перепродаже солидным

коллекционерам. Женщина вела себя странно, не смущаясь, не расстраиваясь, не беспокоилась в отличие от остальных клиентов, обладателей редких и ценных вещей. Внимательно осмотрев тяжеленький плоскач — все-таки двадцать восемь с лишним граммов золота, да барельеф Ленина на два с половиной грамма платины — я сверил номера на нем и на удостоверении. Они сходились. Само удостоверение сомнений в подлинности не вызывало тоже. Обыкновенная орденская книжка с фамилией, профессией, годом рождения награжденного и порядковыми номерами для других представлений. Но на базаре часто встречались ордена — фальшаки. Если среди царских червонцев и пятерок попадались новоделы, то есть тоже золотые монеты, но отлитые из царского же металла по приказу Ленина тогда, когда капиталисты отказались принимать от коммунистической России новую валюту с советской символикой — «сеятеля», например, с фигурой засевающего землю зерном крестьянина — они шли по цене немного дешевле настоящих. То фальшаки, тоже из драгоценного металла, но ниже пробой, не котировались никак. В данном случае, кажется, все было в порядке. Сделав надфилем неглубокую риску, так, чтобы она осталась незаметной при поверхностном осмотре, я смочил ее слюной и потер ляписным карандашом. Никакой реакции, орден настоящий.

— Сколько? — спросил я у женщины. Вертевшийся ребенок уставился на меня круглыми глазками.

— Не знаю. Сколько вы здесь платите?

— Это ваша вещь, вам и цену называть.

— Я правда не знаю, — женщина перенесла ребенка на другую руку, сдула капли пота над верхней губой. — Прижало, вот и решили продать. Я договаривалась с одним из ваших, он сказал, приноси. Но его сегодня нет.

— А он цену не называл?

— Нет. Надеюсь, и вы не обманете.

— Ради Бога. Извините, один вопрос, орден не ворованный?

— Что вы, у кого я могла украсть, — не смутилась женщина. — По такому холоду второй раз вышла из дома. Ребенок.

— Хорошо. Триста тысяч рублей.

— Триста пятьдесят. Я слышала, что за такие деньги продать можно.

Я подумал, что можно взять и все четыреста, даже четыреста пятьдесят, если постараться. Цены неуклонно поднимаются. Но мне было не жалко людей, торгующих родительскими наградами. В конце концов, продай свои тряпки, но сохрани память по отцу, матери, деду, бабке для себя и для других потомков. Спросят же когда-нибудь, кем они были, не может быть, чтобы не оглянулись. Я до сих пор, хотя уже под полтинник, мечтаю получить весточку о родном отце, которого видел всего два раза в жизни. О дедах — прадедах тоже.

— Постойте здесь, в магазине. Я сбегаю за деньгами.

— У вас нет денег? — женщина удивленно приподняла брови.

— Вложены в ваучеры, — показав пачку чеков, чтобы она не сомневалась в моей состоятельности, я добавил. — Через пять — десять минут приду. Но орден больше никому не показывайте, могут надуть.

— Меня!.. Впрочем, сейчас все возможно. Хорошо, я верю вам.

Выскочив за двери магазина, я помчался сливать ваучеры по предложенной купцами утром цене. Налички было всего триста штук, не хватало каких-то пятидесяти тысяч. Но те, заподозрив, что я попал в финансовые сети или хочу прокрутить выгодную сделку, дружно показали елду. С тех пор, как возникло напряжение, они не в первый раз мстили нашему брату таким образом. Знакомые ваучеристы тоже не обналичили чеки даже по базарной цене, сославшись на затоваренность. Выгодная сделка грозила лопнуть мыльным пузырем. В замешательстве я снова вернулся на

свое место.

— Скажи, зачем понадобились бабки, и я постараюсь тебе помочь, — хищно раздувая ноздри, предложил Аркаша.

Но если рассказать о сделке, то орден тут же уплывет в его руки. По более высокой цене. Заметив беспомощность, любой ваучерист не преминет ею воспользоваться. В нашем клане давно действовал волчий закон. Поэтому, равнодушно пожав плечами, я отошел в сторону. На счастье в поле зрения объявился брат известного московского поэта Женя. Он тоже занимался нумизматикой, орденами, иконами и прочим. Это был справедливый мужчина, здорово переживавший измену супруги и недавний с ней развод. Вообще обоим братьям с женами не повезло. Подозвав его, я предложил купить награду на двоих.

— А ты проверял ее? Там все в порядке?

У Женьки были удивительно красивые синие, с черными ресницами глаза, огромные, девичьи. Недаром знаменитый художник Илья Глазунов писал с его брата — поэта, который как две капли воды походил на Женьку, «Икара». Англичане за законченную картину давали несколько тысяч футов стерлингов. Но поэт отказался нагревать руки на подаренном ему художником собственном, почти мистическом, портрете.

— Проверил, все в порядке, — успокоил я Женьку. — Ленинградский, с удостоверением.

— С орденской книжкой?

— Да, номера одинаковые. Видно решили напрочь забыть о заслуге родича.

Женщина по-прежнему стояла в магазине. Ребенок копался в ее простеньком платке, но пальто с итальянскими сапогами выглядели добротно. Чем вновь возбудили мысль о том, что можно было бы ей обойтись и без этих, не столь больших денег. Выкупив орден, мы вышли за двери магазина.

— Ты хочешь его продать? — тронул за рукав Женька.

— Денег нет. Затарен чеками по уши.

— Продай мне за четыреста тысяч, — попросил он. — Хочу оставить Ленина у себя. Тем более, с удостоверением.

— В коллекцию?

— Да. Все равно уплывет в загранку. А я порадую брата, когда он приедет в Ростов. Ты же знаешь, он ярый противник нынешних преобразований. Помнишь, рассказывал, как приезжающие во времена Брежнева иностранцы завидовали русским. Учеба, больницы бесплатно, за квартиры, садики, путевки в санатории символические цены, продукты дешевые. Хоть работай, хоть ноги на стол, голодным не останешься, разутым, раздетым тоже. А потом, когда к власти пришел Горбачев, они поражались. Зачем, говорили, вы отказываетесь от земного рая, зачем вновь возвращаетесь в капитализм. Вы, мол, духовно богатые, развитые люди, сытые, одетые, веселые, хотите снова превратиться в стаю голодных волков, готовых отнять друг у друга кусок мяса.

— Помню. Отчасти согласен с твоим братом. Тоже вспоминаю прошлые времена с ностальгией. Но, понимаешь, положение сытого раба хуже положения голодного свободного гражданина. Лучше уж питаться размоченным в воде сухарем, зато ходить с высоко поднятой головой, чем пригинаться к земле с набитым брюхом. Хотя прекрасно осознаю, что такое состояние для большинства людей естественно.

— Ты ходишь с высоко поднятой головой? — недоверчиво посмотрел на меня Женька.

— Да. Потихоньку выпрямляюсь, сковыриваю с себя коросты маразма. Да и последний член без соли пока не жую. Верчусь, как видишь. На тебе, вот, пятьдесят штук наварил.

— Не знаю. Я лично боюсь заглядывать в будущее, — вздохнул Женька. — Дочка растет, взрослая уже, пятнадцать лет. Придет, поживет у меня дня три — неделю, снова денег кот наплакал. Крутись, папка, пока ноги носят, голова мыслит. А случись что, никому не нужен. Брата родной сын из квартиры гонит, не говоря о супруге. Женился и гонит, мол, мы не собираемся за тобой ухаживать. А ведь ты знаешь, брат парализованный на левую сторону, получил квартиру, заставил Федора учиться в Литературном институте. Я вот разменялся со своей на однокомнатную. Честно скажу, особого облегчения не испытал. Но я, тьфу, тьфу, пока здоровый. А ему как?