Соборная площадь

Иванов-Милюхин Юрий Захарович

— Зачем взяла? — кивнув на принесенное, спросил я.

— А как-же, сынок. Чужие люди пусть грабят? — искренне опешила мать. — Копейки лишней не дал, подарка не сделал. Сколько раз просила, подвези на своей машине товар на рынок. Давай съездим в Сухиничи на могилку к матери, твоей бабушки. За всю жизнь несколько раз если помог. Все Вале да тестю с толстозадой тещей. А Валя то в Москву, то в Калугу, то в горные санатории, то на море. Накрасится, нарядится и гуляет в свое удовольствие, проматывает денежки.

— Никогда не говори ему этих слов, пусть сами разбираются, — не выдержал я. — Ты понимаешь, что разбиваешь семью? Он

тебя пускать боится. И никогда не бери у него даже ломаной спички, пусть все пропадает пропадом, но ты тогда будешь чиста.

— Я мать, имею право и взять, и сказать родному сыну, что вижу, — стукнув кулаком по столу, закричала она. — Рот не закрывай, сам прискакал гол как сокол..

— Уже всем жизнь разбила, — не удержался я, уголком сознания понимая, что она ревнует каждого из нас, не может смириться с тем, что выросли. Впрочем, о чужих семьях она высказывалась также. Тот не такой, эта не такая. Странный человек, готовый поделиться последним и тут-же упрекнуть.

— Тебе — да. Нашел деревенскую монголку. Много радости принесла? Сам говорил, что равнодушная, гуляет.

— Ты во мне ревность и разбудила. Может, и не гуляла вовсе.

Вздохнув, мать присела на стул:

— Когда собираешься уезжать?

— Хоть сейчас. Давай деньги на билет. У меня двадцать пять тысяч всего.

— Деньги в товаре. Распродамся — отдам. Сколько я тебе должна?

— Пятьдесят тысяч. Если цены на железной дороге возросли, то не знаю, как доеду.

— Не надо было плащ покупать.

Еще три дня мать пропадала у Владимира. Ночевала там, топила печку, пока сын мотался по деревням с друзьями в поисках бабы. Я неторопливо опорожнял ящик с вином, злой на все и на вся. Но бутылки брал только во время ее приходов, потому что дверь в свою комнату она закрывала на ключ. Мать давала вино и сама. На четвертый день утром она пришла усталая, но спокойная оттого, что стала хозяйкой в доме сына. Открыв дверь, прошла к себе. Я возился на кухне, пытаясь починить протекающий кран. Во время приездов всегда находилась работа.

— А кто это на кровати нагадил? — через некоторое время донесся ее удивленный возглас.

— Не знаю, — спокойно откликнулся я. — Ты же закрывала кошку с собакой.

— Нет. Я их выгоняла. Да и гавно человеческое, так животные не ходят.

— Значит, я.

— Ясно. Понаводил офицерских проституток и жарились на моей кровати до усрачки.

— Замок был закрыт, — вскипел я. — Вообще из ума выжила?

— Его недолго отомкнуть, гвоздем поддели и порядок, — повысила голос мать. — Бутылок в ящике не хватает.

— Сама давала, не помнишь?

— Что давала, то знаю.

— Значит, воровал потихоньку, дожидаючись денег на билет. Но при тебе.

В это время в дверь непрерывно зазвонили. Зло сплюнув, я направился было в прихожую, но мать опередила меня. Я прошел в свою комнату. Терпеть не мог настырных алкашей.

— Еще не уехал? — раздался за спиной голос Володи. Я быстро обернулся. — Всем рассказал, что я забухал? Друзей моих выгонять?..

Он ворвался в комнату, пьяный, заросший. За ним двое парней. От первого удара кулаком я увернуться не успел. Он пришелся как раз в бровь. Мотнув головой, резко ушел в сторону, схватил нападавшего за воротник курточки, придавил к углу встроенного в стену шкафа. Уже занес кулак для ответа. И вдруг увидел выражение глаз. Оно было растерянным, болезненно-подавленным. Да и удар

показался слабым. Несколько мгновений всматривался в беспомощные зрачки. Прошипел что-то сквозь стиснутые зубы, типа «Задавлю поганца». Тут подоспели два товарища, принялись разнимать. В своей комнате мать кричала диким голосом, что родные братья убивают друг друга. Ребята потащили Владимира к выходу. Он слабо сопротивлялся. Я выскочил следом, злость еще раздувала ноздри. Все трое садились в «жигуленок».

— Больше знать не желаю, — хрипло выкрикнул я.

Владимир рыпнулся было обратно, но в него вцепились. Извергая угрозы, он скрылся в салоне. Машина отъехала.

— Деньги, мать, — входя в квартиру, потребовал я. — Ни минуты не хочу оставаться.

Она полезла в карман, вытащила пачку купюр. Вытирая слезы, принялась сетовать:

— Что же вы делаете, а? Кровные братья. Что не поделили?

— Слышать не хочу, больше этот скот мне не брат, — не мог успокоиться я. — Ничем не обязан, так же, как и тебе. Приехал, дурак, думал успокоиться. Спасибо, что открыли. За все спасибо.

Дрожащими руками мать отсчитала деньги:

— Твои пятьдесят тысяч. На еще десяточку, купишь гостинец Данилке маленькому.

— Обойдется, — забрав свои деньги, отказался я.

Весь день прошел в суматохе. Билет до Ростова удалось достать лишь на следующий вечер. Через Москву. В кармане шуршала мелочь, правда, оставалось золотое кольцо. Не в первый раз, успокаивал себя. Когда Славка освободился из тюрьмы, я приехал его повидать. На первый же день встречи нажрался. Очнулся без копейки денег. Потом корешок Славкин, такой же уголовник, рассказывал, что видел мои деньги у него. Тогда только произвели обмен старых купюр на новые. Заметными были. Пришлось идти на поклон к Владимиру. Валя заняла двести рублей на билет. Так до сих пор и не отдал, хотя просил лишь до дома. Ладно, тоже бесплатно помогал ворочать бревна на их лесопилке. Обойдутся. И я прорвусь. Лишь бы сердце выдержало.

Мать набила чемодан банками с вареньем, маринованными грибами. Видя, что собираюсь выставить гостинцы обратно, напомнила о Данилке с Людмилой, о дочке. Положила еще несколько плиток шоколада с парой пачек сигарет, которыми я тоже торговал рядом с ней.

Утром притащились на маленький козельский вокзальчик. Автобус до Москвы отправлялся без двадцати семь утра. По дороге встретили дружков Владимира. Они попытались поздороваться, но я словно не заметил. Подкатил междугородный «Икарус». Торопливо обняв сгорбившуюся мать, чмокнул в щеку.

— Спасибо. Прости за все, мать.

— В дороге смотри не пей, — глубокие морщины повлажнели. — Дома как хочешь…

— Прости, мать, я не прав, — повторил я.

Автобус тронулся. Старушечья фигура матери отплыла в сторону. Ну вот и все. Отдохнул, завязал пить и курить…

Сердце… сердце… Думы о том, что еду в разграбленную квартиру. Никто не ждет, никого не осталось и позади. Пока докатили до залитого солнцем ростовского перрона, проглотил немало таблеток валидола. Сразу поехал на базар, чтобы сдать золотое кольцо с парой серебряных монет. При отъезде мать сунула еще орден «Красной звезды», приобретенный ею давно за две бутылки вина. Ребята стояли, они работали по прежнему, лишь таблички уменьшились в размерах. Как мог, я держал себя в руках, стараясь ничем не выказать безденежья. Еще в вагоне одел новый длинный плащ, шляпу с ковбойскими полями.