Собрание пьес. Книга 2

Сологуб Фёдор Кузьмич

Откачнулся назад на спинку кресла.

Барклай. Невозможно принять оборонительное сражение под Филями.

Ермолов. Позицию я осматривал по приказанию вашей светлости. Под Москвою на этой позиции нельзя драться. Надо отступить.

Остерман. Не понимаю, как можно было выбрать эту позицию.

Кайсаров. Надо было принять сражение еще третьего дня.

Бенигсен. Допускаю, что оборонительное сражение на этой позиции невозможно, хотя и не вижу к тому основательных доводов. Но любовь к родине и любовь к Москве, проникающие всех нас, побуждают

сделать все возможное для спасения Москвы. Посему предлагаю перевести войска в ночи с правого фланга на левый и ударить на другой день на правое крыло французов.

Ермолов. На левом фланге позиция сильнее, и с мнением его сиятельства я не соглашаюсь.

Дохтуров. Вот именно — ударить всеми силами на их правое крыло.

Раевский. Согласен и я. Прежде чем оставить столицу, уж если это суждено, потребно принести последнюю жертву.

Коновницын. Мы не можем изменить ход дел. Москва уже теперь оставлена; и следует говорить о том направлении, которое в своем отступлении должно принять войско. Надлежит отступать на Калужскую дорогу.

Кутузов (спокойным и тихим голосом, бросив на Бенигсена быстрый лукавый взгляд). Я, господа, не могу одобрить плана графа. Передвижения войска в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, посмотрим… (Как будто задумался, приискивая пример, и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестраивались в слишком близком расстоянии от неприятеля…

Бенигсен смутился и сердито прошелся по избе. Последовало показавшееся всем очень продолжительным молчание.

Кутузов (тяжело вздохнув, как бы собираясь говорить. Все оглянулись на него). Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки. (Медленно приподнявшись, подошел к столу.) Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут не согласны со мной. Но я, властью, врученной мне моим государем и отечеством, я приказываю отступление.

Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.

Кутузов (отпустив генералов, долго сидел, облокотившись на стол. Вошедшему к нему адъютанту Шнейдеру). Этого, этого я не ждал, этого не ждал… Этого я не думал… Когда же, когда же наконец решилось то, что оставлена Москва? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? И кто виноват в этом?

Шнейдер. Вам надо отдохнуть, ваша светлость.

Кутузов (ударяя пухлым кулаком по столу). Да нет же… Будут же они лошадиное мясо жрать, как турки, будут и они, только бы…

Занавес.

Картина девятая

2-е сентября, 10 часов утра. Наполеон стоял на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Стояла та необычайная осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза

режет. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.

Наполеон. Вот он, наконец, этот знаменитый азиатский город с своими бесчисленными церквами, священная Москва… Давно пора… Раскройте предо мной план этой Москвы. (Адъютанты развертывают план Москвы и раскладывают его на походном раздвижном столе.) Вот она, эта столица, — у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что он думает? Странный, красивый, величественный город… И странная, величественная эта минута… В каком свете представлюсь я моим войскам? Вот она, награда для всех этих маловерных.

Мюрат. Одно ваше слово, государь, одно движение вашей руки, и погибла эта древняя столица царей.

Наполеон. Нет, мое милосердие всегда готово снизойти к побежденным. Я должен быть великодушен и истинно велик… Но нет, это неправда, что я в Москве… Однако, вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет это, я знаю его. С высоты Кремля — да, это Кремль, да, — я дам законы справедливости; я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью вспоминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны, что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. «Бояре, — скажу я им, — я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных». Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она… (К свите.) Пусть приведут ко мне бояр. (Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами. Наполеон стоял на Поклонной горе, ожидая депутации.) Надо будет назначить дни собраний во дворце царей, где должны сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Назначить губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население.

Генерал. В Москве много богоугодных заведений.

Наполеон. Все эти заведения будут осыпаны моими милостями. Как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо быть милостивым, как цари. Чтобы тронуть сердца русских, на всех этих заведениях я прикажу написать большими буквами: «Заведение посвящено моей матери». Нет, просто: «Заведение моей матери». Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной, но что же так долго не является депутация города?

Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами.

Генерал (посланный за депутатами). Москва пуста; все уехали и ушли из нее. Есть толпы пьяных, но никого больше.

Лица совещавшихся были бледны и взволнованы.

Маршалы и генералы.

— Каким образом объявить о том императору? Каким образом, не ставя его величество в смешное положение, объявить ему, что он напрасно ждет бояр так долго?