Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
Дальше моя фантазия, бурная обычно, отчего-то угасала. Отец трясет конюха, тот кричит в ужасе: "А-а-а!" - и дальше все пропадало, стиралось. Но может, этим и должна закончиться праведная месть: пусть трясется, не убивать же его в самом деле.
А зима никак не кончалась, как не кончались бои. Отец писал утешительные слова, которые никого не утешали: ведь там, на фронте, летали миллионы пуль и снарядов!
Отец, отец! Я до сих пор, давно став взрослым, не знаю, где ты был в тот-то и тот-то день такого-то далекого месяца, что делал утром или вечером: держал
Да, это невозможно - знать каждый миг другой жизни, все верно, но как я хотел знать этот каждый миг, как я желал всей своей ребячьей душой, чтобы всякий миг облетала тебя пуля, не трогал осколок, не прикасалась беда и боль.
Можно верить, нужно верить! Можно и нужно верить, что с твоим отцом ничего не случится в том кромешном аду, но сколько видел я, как бьются в слезах мои малолетние дружки, как дрожат худенькие мальчишечьи плечи в неутешном плаче - они ведь тоже верили и ждали, да слабая выходила эта защита - вера и ожидание.
Не раз и не сто, вдруг среди дня, среди смеха или среди ночной темноты я, обмирая всем телом, думал об отце и молил, молил все силы, какие лишь есть на белом свете и там, за пределами белого света, в звездной, торжественно-тихой тьме, - молил старушечьими, от бабушки услышанными словами: "Сохрани и оборони, не дай потеряться, истаять, пропасть! Сохрани и оборони, потому что без тебя, папка, ничего не получится, не выйдет. Да без тебя просто нельзя - это разве трудно понять? Сохрани и обереги!
Пусть летит беда мимо, пусть будет все что угодно, только не это, что и словами-то страшно назвать!
Сохрани и обереги!"
Я думаю теперь, на уроках я бледнел в такие минуты, едва не терял сознание от своей страстной мольбы, отдавал все силы свои и весь свой дух главному желанию. Это случалось не с одним мной. Когда отходил, возвращался в жизнь, не раз проваливался я в бездны бесконечных детских взглядов. Под пыткой бы не признался никто из нас, о чем он думает в этот миг. Такие мольбы слышны одному, а другие здесь лишние: у каждого свой отец.
Я представлял, как батя держит за шкирку Мирона, но в леденящие минуты заклинаний, чтобы отец остался жив, отгонял это видение, как сглаз, как наваждение: да будь он неладен, конюх. Только бы! Только бы!
Большое желание не разменивают по мелочам. Я мог насолить конюху и без отца.
В ту пору был развит такой спорт. Загибали железную проволоку, накручивали коньки - конечно, не такие, как теперь, - прямо на валенки, и на улице цеплялись за какой-нибудь транспорт: за лошадь или за редкую машину.
Когда цепляешься за машину - жуть берет. Несешься - аж снег летит. И тут важно, чтобы дорога была накатанной, и лучше всего, зацепившись, ехать позади и чуть рядом с машиной, чтобы видеть дорогу.
Когда по главной улице пер грузовик, у него на хвосте
Милиционеров было мало, все тетки, гоняли нас вяло - разве угонишься за пацаном на коньках? А если и угонишься, что с ним делать? К матери вести? Она на работе. В милицию вызывать? Так чем она поможет, коли днем-то ребятня все равно сама по себе.
Честно говоря, я машин боялся. Были жертвы. На коньках требовалось стоять мастерски. Если машина затормозит, можно по инерции укатиться вперед, под колеса. Были у нас ветераны войны школьного возраста однорукие и одноногие мальчишки, неумелые ездоки за машинами. А сколько разбитых носов и шишек! Ведь даже если машина просто съедет с накатанной дороги на снег, можно очень даже запросто пострадать - коньки вгрызаются в мягкий наст, на скорости летишь носом вперед. Вот я и боялся машин. Даже без бабушкиных и маминых нравоучений обходился - сам видел, что к чему. Цеплялся к лошадям, точнее, к саням.
Нельзя сказать, чтобы это уж совсем безопасно. На каждом возу извозчик с кнутом - бережет силы своей лошади; зацепился, так гляди в оба, чтобы ни секунды промедления. Иной какой взрослый парень и без кнута обойдется - соскочит с саней, догонит неумелого конькобежца и надает тумаков. Так что и на малой скорости хлопот не оберешься. Удовольствие и страх соревнуются между собой.
Я вначале обходил его подводу, отворачивался в сторону, не замечал злобного врага. Но в том-то и дело, что он был злобным. Другой извозчик хлопнет кнутом для острастки - ребята отцепятся тут же, а этот целил. Будто воробьев лупил.
Сидит тихо, для обману голову склонит, будто спит, потом хрясь - и какой-нибудь пацаненок летит с воем в сугроб, а пальтецо его распорол Миронов кнут.
В нашей округе даже ходила молва, что этот бородатый извозчик заливает в конце кнута свинцовый набалдашник, что просто так пальто, даже худенькое, не располосуешь, что за бородатого лучше не цепляться.
Уличная горка не любила и боялась Мирона. И я бросил вызов.
Уроки стратегии без сочетания с тактикой кое-чему научили меня. Допустим, соображал я, мне удалось прицепиться. Что дальше? Какой толк, если он огреет меня? Надо сделать так, чтобы позлить его как следует и при этом остаться невредимым, это раз. А во-вторых, какой я друг кобыле Машке, если стану для нее лишним грузом?
Я придумал.
Для Машки - цепляться только тогда, когда они едут с горы. Для Мирона - чтобы позлить его - раздобыть длинную цеплялку. Так, чтобы кнут не достал меня.
Это было не такое простое дело - достать длинную цеплялку, но мне посодействовал Вовка Крошкин: с помощью довоенных марок из серии ВСХВ Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, если кто не знает, - я достиг соглашения с одним большим парнем из Вовкиного района, и тот выгнул мне такой прут, что все надо мной поначалу засмеялись на нашей горке.