Собрание сочинений (Том 1)

Лиханов Альберт Анатольевич

– Хе, подмога!
– проворчал недовольно Васька.
– Стрижем-бреем да гуталином торгуем.

Из черного нутра фургона, кряхтя, сползла короткая седая старуха, ростом меньше меня, затем втроем - старуха, старик шофер и пухлая тетка стали вытаскивать из фургона еще что-то, тяжелое и неудобное.

Когда они расступились, я опешил. На тележке с шарикоподшипниковыми колесиками сидел безногий дядька в офицерской фуражке. В одной руке он держал некрашеный фанерный чемоданчик.

Безногий оглядывался вокруг, говорил что-то теткам и старику шоферу, потом сильно

оттолкнулся свободной рукой и поехал к нам.

– Здорово, хлопчики!
– крикнул он издалека.
– Не найдете ли гвоздика подлиннее, ногу вот свою хочу подковать.

Дядька, улыбаясь, подъехал к нам.

– Вот было две ноги, - сказал он, останавливаясь, - а стало четыре. Раньше двух было много, а теперь на трех не уедешь.
– Он пошатал одно колесо, норовившее отвалиться.

– Аха!
– сказал Васька, поднимаясь и обходя инвалида.
– Счас, дядя!

Мы быстро пошли к Васькиному дому, почти побежали.

– Это он, - сказал Васька, - помнишь? Вместе с отцом воевал!

Я вспомнил, как дома, в городе, рассказывал Васька про отца и про инвалида, который один остался живой.

– Ты иди назад, - спохватился Васька, когда мы уже подошли к дому, подсоби ему устроиться, я счас...

Я вернулся к конторе.

Инвалид, отцепив коляску, уже сидел на лавочке у правления и разглядывал подшипник.

– Ну, где гвоздь?
– спросил он, увидев меня.

– Сейчас, - ответил я.
– Васька несет.

– Ну, ну, - проговорил инвалид, откладывая коляску и открывая фанерный чемодан. Там лежал сапожницкий инструмент - молотки, мелкие гвоздики, дратва, железная лапа, на которой подбивают обувь.
– А то, вишь, у меня мелочь.
– Он взял щепотку гвоздиков, высыпал их обратно, словно посеял.

Я внимательно разглядывал инвалида. У него было красивое, чуть скуластое лицо в редких крапинках веснушек, крепкие, мускулистые руки, покрытые густыми волосами, и вообще, если закрыть ноги, он ничем не походил на инвалида, на тяжелораненого.

И у мамы в госпитале, и в городе, на улицах, я видел других инвалидов. В госпитале, понятное дело, люди лежали после операций, и лица у них были больные, изможденные, усталые, и мне их было жалко. В городе мне почему-то часто попадались совсем другие инвалиды - пьяные. Они громко говорили между собой, пересыпая слова тяжелой бранью, стучали костылями по земле, доказывая что-то друг другу. Этих инвалидов я боялся и обходил их стороной, а моя бабушка называла их психами и говорила, что это они нарочно куражатся, чтобы показать себя. Ясно, я встречал и других инвалидов - спокойных, стоящих в очередях, хотя инвалидам полагалось получать продукты без очереди. У меня щемило сердце, хотелось, чтобы люди, ни слова не говоря, расступились и пропустили безрукого инвалида к прилавку.

Этот же безногий не вызывал у меня даже жалости. Он вертел свою тачку на шарикоподшипниках, жмурился на солнышко, вытирал тыльной стороной ладони пот со лба и, казалось, совсем не чувствовал, что у него нет обеих ног.

– А ты, видать, нездешний?
– сказал он, приглядываясь ко мне и приветливо

улыбаясь.
– Поди-ка, из города?

Я кивнул.

– Это Васька-то нынче не у тебя зимовал?

Я кивнул снова, удивляясь, откуда он все знает.

Инвалид пристально посмотрел на меня, перестал улыбаться и вдруг спросил:

– Хороший парень Васька?

Я хмыкнул: мол, само собой.

– Да...
– вздохнул безногий и задумался.
– Да, - повторил он после долгой паузы, - хороший он парень, Васька...

Я вдруг заметил, как инвалид покраснел и глаза его насторожились.

Я обернулся. За моей спиной стоял Васька и протягивал гвоздь. Рядом с ним была тетя Нюра.

– Здравствуйте, Семен Андреевич, - сказала она, теребя кончик платка.
– С приездом вас.

– Здравствуй, Нюра, - ответил инвалид, и щеки его опять порозовели.

"Может, - подумал я, - ему стыдно перед тетей Нюрой, что Васькин отец погиб, а он вот живой остался?"

* * *

Возле фургона стал собираться народ.

Инвалиду приносили рваные ботинки, сапоги, калоши - запахло резиновым клеем, застучал молоток. Тетка, сидевшая в кабинке вместе со стариком шофером, приставила к изгороди табурет, натянула белый халат и стала подстригать деда в валенках.

– Бороду-то не трожь, - шумел дед, - а голову давай начисто! Жди вас, когда еще нагрянете!

Тетка жужжала машинкой, трещала ножницами, кружилась, как наседка, возле деда, который так и не снял с рубахи свои медали. Он сидел в гордой и торжественной позе, боялся шевельнуться под острыми ножницами и был похож на важную статую.

Но шумней всего было у фургона. Коротенькая старуха, не пригибаясь из-за своего малого роста, свободно ходила внутри сумрачного ящика и вызывала общее неудовольствие.

– Ну чо я вам, бабы, рожу, что ли, - кричала она, - когда ни мыла, и ни иголок, ни ниток нету. Вот рулон бязи дали, и то радуйтесь!

Она отрезала кому-то куски материи, тщательно прикладывая деревянный метр, а в оплату, у кого не было денег, принимала яйца.

– Мыла опять нет!
– шумели внизу женщины.
– Хоть бы жидкого привезли!

Старуха в автолавке суетилась, предлагала вместо мыла саржевые платки и книги, ее ругали почем зря, но и платки и книги в обмен на яйца все же брали.

Мы с Васькой поглядели на сапожника, повертелись возле парикмахерши и фургона и пошли к дому. Васька был мрачен, и я подумал, что у него, наверное, не выходит из головы этот горох.

– Брось ты, - сказал я ему, - если будет Макарыч приставать, говори, что это я горох рвал. А тебе просто дал немного. Меня небось не засудят.

– Ишь ты, - усмехнулся Васька весело, - рыцарь из городу приехал.
– И вдруг предложил: - Давай к отцу сходим.

– Как это?
– спросил я недоверчиво.
– Как это - сходим?

Мы вошли во двор, из-под дверцы сарайки Васька выскреб ключик, открыл замок.

В темноте, на гвоздях, висела лошадиная сбруя - какие-то веревки, ремни и цепи, а у окошка, за планками, возле маленького столика поблескивал инструмент.