Собрание сочинений (Том 2)

Алексеев Сергей Трофимович

– Выходит, морского образования не имеет? А жаль.

– А как написал, с уважением: если возможно...

И тут же возник разговор о комиссаре Лепёшкине.

– Нет, всё же правильный у нас комиссар. Мыслит тоже, считай, по-ленински... Наказал, ну и хватит. "Бросай кобылу, возвращайся, Виров, назад, на корабль".

Потом девочку в сторону отозвал Ванюта:

– Ну, ну, так что Владимир Ильич про меня сказал?

Нюта слово в слово всё передала.

– Одобрил, значит, - крякнул Ванюта.
– Ну, лешие, -

повернулся он в сторону моряков, - чтобы теперь у меня по струнке...
– Опять повернулся к Нюте: - А тебе бы - того, оно бы... в приют...

Ох, уж этот Семён Ванюта!

Накаркал всё же Ванюта. Вскоре у комиссара Лепёшкина снова произошёл разговор с балтийцем.

– Да как же так, - расшумелся матрос - Чтобы снова она ничейная!

– Зачем же - ничейная. Ей же там будет лучше. Да и мы не забудем. Пойми - ну будь хоть торговый, у нас же военный флот. А время? Да что говорить, не мирное нынче время.

– Нет, - повторил матрос.
– Вот что, - сказал, поразмыслив, - увезу я её под Лугу, словом, в деревню, к своим.

– Ну что же, - сказал Лепёшкин.

Объяснил балтиец Нюте, в чём дело.

– Поедешь?

– Поеду, - тихо сказала Нюта.

Простились матросы с Нютой. И Наливайко, и Зига, и Хохлов, и Наджми, и товарищ Ли. Простился и боцман Ванюта.

Прощался и комиссар Николай Петрович Лепёшкин:

– Ну, брат Нюта, помни Балтийский флот.

А как башмачки?

Увозила Нюта с собой башмачки.

Глава третья

ВОЛШЕБНАЯ ПАЛОЧКА

НЕДОБРЫЙ ЧАС

Хоронили старого Вирова. Старик умер неожиданно, без всякого к тому повода. Ещё днём выходил на поле. Смотрел на весеннюю благодать, на зелень озимых, на кусты при дороге, что бросили в этом году особенно длинную ветвь. А вечером вернулся домой, лёг и больше не встал.

Хоронили без музыки. По-крестьянски. На телеге покойника привезли к сельскому кладбищу. Такие же старики, как и сам умерший, покрякивая, сняли гроб. Местный священник отец Капитолий произнёс отпевание. Гроб опустили в могилу. Ударили в крышку комья водянистой весенней земли. Вырос холм-бугорок.

Старуха Вирова, или просто Вириха, как называли её в деревне, жилистая, небывало высокого роста женщина, не проронила ни единой слезы. Она лишь как-то упрямо смотрела в землю и прижимала по-бабьи к губам край платка.

Смерть не являлась для неё чем-то особенным.

Тридцать лет тому назад хоронила первенца - Гришу. Тогда были и слёзы, и плач, и крик. Всю ночь провалялась несчастная женщина под берёзой у свежего холмика. Потом хоронила двух дочерей - Глашу и Нюру, одну за другой, через год. Затем пошли братья и сёстры, племянники, племянницы, внуки. В германскую войну пришла весть о гибели сына Ивана. Третий, Аврамий, угодил под офицерские пули во время июльской демонстрации рабочих и солдат в Петрограде.

Не перечислить потерь и смертей.

Здесь же рядом

с матерью стоял горбун Митя - меньшой в семье Вировых. Было ему лет двадцать, но по виду казалось намного меньше - совсем мальчик.

Ещё в детстве за то, что не усмотрел и упустил корову на барские травы, Митя был покалечен местным помещиком графом Щербацким. С той поры и вырос у мальчика горб. Митя был набожен, чуть с придурью.

Вот и сейчас Митя стоит на коленях, по-старушечьи быстро крестится.

– Ангелы, ангелы, - выводит пискливо Митя.
– Вы осторожно несите батю. Тихо, тихонечко, - и бьёт об землю, как в бубен, лбом.

Похоронили старого Вирова. А на следующий день прибыли балтиец и Нюта.

РОМАШКИ

Балтиец приехал, балтиец уехал. Неполные сутки он пробыл дома.

Сходил на могилу к родителю. Вместе с соседом Юхимом Задорновым поставил дубовый крест. Полушалок накинул на плечи матери. Бросил Мите пару белья и тельняшку.

– Ну, братишка, недобрый нам выпал час, - сказал он, прощаясь с Нютой.
– А всё же голову выше держи, братишка. По-морскому гляди - вперёд!

Проводили матроса.

– Значит, Нюра?
– спросила старуха.

– Нюта, - ответила Нюта.

Деревня, в которой осталась девочка, была небольшой - дворов тридцать. Большинство изб покосившихся, с подгнившими дощатыми крышами. Жались они к реке, к спокойной в этих местах и уже довольно широкой Луге. Кроме главной улицы, шло два или три проулка. Один из них спускался к самой реке, когда-то здесь был паром через Лугу. Однако с самой германской войны паром куда-то угнали.

Леса поблизости не было. Приходилось идти версты три. Однако рядом с селом находился саженый парк и в нём имение графа Щербацкого.

Деревня раньше считалась вроде бы как при этом имении. Однако в семнадцатом граф бежал. И роли теперь поменялись. Вышло как бы наоборот. И парк и господский дом оказались теперь при деревне.

Мужики дом не разрушили, парк не порубили. А после долгих споров и пересудов около года тому назад образовали в имении трудовую коммуну, или, как называли её сами крестьяне, коммунию.

Деревня называлась "Ромашки". Название поэтическое, красивое, редкое в этих местах.

Одни, молодые, говорили, что произошло оно от тех самых ромашек, что так буйно цветут по весне на луговой стороне реки.

Другие, старики, утверждали, что дело вовсе не в этом, а в том, что первая на этом месте изба была поставлена озорным мужиком Романом Задорновым. И, мол, раньше деревня называлась по его имени просто Ромашка, а потом уже стали Ромашки.

Возможно, это и так, ведь половина села носила фамилию Задорновых. А все Задорновы, и мужики и особенно девки, и вправду были в Ромашках самыми озорными.

Впрочем, это был давний спор.

ПЕРВЫЙ БОЙ

Нечастое диво в Ромашках - девчонка в морской форме.