Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
– Ну, это древность, дядя Сереж!..
Потом замолчал.
И мы молчали.
– Ну, а теперь?
– спросил я.
– Теперь ты рисуешь что-нибудь? А-а?
– Да так, иногда, - неопределенно сказал Сережка и вдруг добавил: - А хорошо, что снег идет, дядя Сереж, правда? Хорошо это...
– Хорошо.
– Только ведь не поверят, если это нарисуешь? Скажут: "Не так", "Так не бывает!"
– Почему?
– Да красиво слишком. Это увидеть надо. А так в такое никто не поверит. И снег и лес.
А лес совсем замер
И белка не прыгает по веткам: видимо, не проснулась еще, нежится где-то в своем укромном дупле. И вороны не каркают. И иных птиц не видно, не слышно. И даже пес Тобик не появляется, ибо не нужен ему я, а нужна Тюлька. А Тюльки нет - он знает. Или просто лень ему рано вставать сегодня - в эту самую длинную зимнюю ночь. И всем лень.
А может быть, дело и не в лени, а в погоде. Вот самолеты сегодня тоже молчат. Ни одного взлета...
Значит, снег идет. И туманно небо. Нелетная погода. А в нелетную погоду хорошо дремлется!
Только один снег действует, работает - он шел всю ночь, пока мы спали, и сейчас идет. Идет, летит, парит, опускается на землю. Не торопясь, ласково, задумчиво опускается.
Замер лес. Молчит, думает. О том ли, о чем и снег, падающий на землю, или еще о чем? У всего живого есть свои думы. Лишь бы время выбрать подумать! А то порой в сутолоке будней и некогда. То гроза, то буря, то град, а то и еще что-нибудь похлеще!..
Мы не виделись с Сережкой две недели или больше.
И вот он у ворот меня встречает:
– А я ждал вас, дядя Сереж, даже в школу сегодня не пошел. Сказал, что вы... Ругаться не будете?
– Ну, что ты!
Для порядка он спросил, где я был и что видел и как там живут, в этом Непале. И очень удивился, что там сейчас тепло.
– А я бы не мог, когда весь год одно лето!
– заметил Сережка.
– И вот снег у нас все идет и идет...
– Верно, идет...
Я и сам обрадовался снегу, который идет и лежит рядом, а не где-то в Гималаях.
– Я вот о чем посоветоваться хотел с вами, дядя Сереж, - сказал Сережка.
– Только вы не удивляйтесь, я ведь не маленький, как тогда, когда березку эту нарисовал, которая у вас...
Мне почему-то захотелось в эту минуту сказать Сережке, что зря он не пошел в школу, что занятия пропускать нельзя, что это очень важно - ходить в школу...
Но Сережка меня перебил:
– Можно?
– Конечно, - согласился я.
– Я вот никогда этого не рисовал, конечно, но хочу попробовать - маму нарисовать. Как вы думаете? Но только не знаю вот: с орденами или без них? Я тут в Москве был на могиле Неизвестного солдата и решил: с орденами. А потом задумался: не носит она их, застесняется еще, когда увидит, если получится. И, дядя Сереж, это ж не так плохо, что она у меня мать-одиночка. А-а?
Шел снег. Сейчас шел. И, наверное, шел вчера, и позавчера, и раньше, когда меня не было дома.
В морозном воздухе пахло снегом. Говорят, что может быть такое, что пахнет снегом. И я, кажется, сейчас чувствую, как пахнет снегом. Запахами облаков. Запахами космических миров, которые всегда были так далеки от нас и вот стали близкими, привычными.
И еще снег пахнет воздухом, зимой и Россией...
ГЛУПЫЕ СОБАКИ
До войны в Доме пионеров мы выращивали и воспитывали немецких овчарок. Потом передавали их торжественно пограничникам.
Мы знали, что причастны к чему-то великому. Пограничники с нашими собаками охраняли наши границы. И, значит, нашу революцию. Пограничники с нашими собаками ловили шпионов и нарушителей. Шпионов и нарушителей, которые были против нашей Советской власти. А Советская власть - что говорить!
– наша, Советская!
Мы не знали тогда, что будет сорок первый, когда немцы перейдут наши границы. И о том, что наша немецкая овчарка посему станет среднеевропейской...
Наши овчарки выносили наших раненых с поля боя. Наши овчарки бросались с толом под немецкие танки. Наши овчарки - именно наши, а не немецкие или среднеевропейские - несли караульную, вместе с солдатами, службу на войне.
А ныне, хоть тыща лет прошло после войны, у нас в поселке по ночам тоже лают собаки. Для кого-то, конечно, и тыща, а для меня - минуты, часы, не больше, но не в этом, наверно, дело.
Собаки лают - то ласково и лениво, то неистово и исступленно, а то настороженно...
Я привык к этому. Как к войне в войну, как теперь, в мире, к шуму электричек и радиолы в соседнем доме отдыха и еще ко многому...
Но вот он, давний мой добрый знакомый, говорит:
– Знаю, что неравнодушен... Не сердись!..
– К чему?
– Собак любишь!
– Люблю. Ну, и...
– А по мне, человек, понимаю, звучит гордо, а собака? Ну, вот хоть...
Три ночи он, мой знакомый, у нас в гостях. Три дня и три ночи.
– Три ночи эти глупые собаки спать не дают. И чего им? Сами не спят... Ты, конечно, не сердись...
– Я не сержусь, - говорю я.
Сам я сплю. Собаки мне не мешают. Спрашиваю знакомого:
– Почему не дают? Я сплю. Почему глупые?
– Лаять-то чего? Пустобрехи!
– А электрички?
– Так это нужно!
– А дом отдыха с его радиолой?
– Так надо же людям отдыхать...
– А самолеты?
– Еще бы! Нужно! Я не о людях, о собаках...
– А Зайчик?
– Какой зайчик?
– Лошадь по имени Зайчик. Помойки вывозит, видели? Тоже ржет!
– Рыжая? Симпатичная такая... Так это лошадь! Пользу приносит.
– А собаки, между прочим...
Я знаю всех собак в поселке. По голосам знаю и просто так. Ни одной шавки. Ни одного пустобреха. Даже среди дворняг.