Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
– А что, Куприкова еще тоже болеет?
– спросил я между прочим.
– Куприкова? Она просто дежурная по классу. Сейчас уберет - выйдет...
Я долго еще болтался по пустому школьному двору, когда наконец услышал:
– Ширяев? Ты что тут?..
– Я тебя жду, - не постеснялся сказать я.
– Понимаешь, вот выпустили, и я пришел.
– Ширяев!
Тут я, кажется, совсем осмелел и сказал:
– Валялся пока, много думал. О тебе и... Скажи, а зачем ты тогда эти ветки тополиные собирала? Все хотел спросить
– А на них уже побеги: листочки и корни, - сказала Лиза.
– Я их в парке посажу у "Питера". Пусть растут деревья! Вырастут, вспомню - мои! Хочешь, вместе посадим?
– Хочу, - согласился я.
– А когда?
– Хоть завтра. Завтра же выходной!
Мы еще о чем-то говорили, и я сам удивлялся своей смелости и еще больше осмелел, когда Лиза сказала, что хотела прийти ко мне домой, но просто постеснялась.
– Завтра, хочешь, заходи, - предложил я.
– Посадим твои ветки, а потом ко мне. Я тебя с мамой и папой познакомлю...
Почему я сказал так?..
– Я буду очень рада, - призналась Лиза.
– Так, значит, в двенадцать у того тополя, да?
– У того...
* * *
Я не заметил, как проводил Лизу до ее дома, и, пока мы шли, я ничего почти не видел. Я пошел назад - увидел всю нашу улицу и тополя, на которых росли свежие побеги - сверху на срезанных ветках, и прямо на стволах внизу, и совсем рядом с ними - пробившие асфальт тротуара.
Улица как улица. Ничего особенного. Дома слева, дома справа. Дома из серого кирпича. Это куда лучше, чем из блоков. Деревья вдоль тротуаров по-молодому свежие тополя. Это лучше, чем липы. Ведь липы еще только распускаются, а эти, даже подрезанные, уже зеленеют. И все тут на улице рядом...
– А у нас событие, - сообщил вечером отец.
– Помнишь моего друга-американца из Филадельфии? Так вот, он книгу нам свою прислал: "Уан энд э хаф майлз бай фут алонг а рашин стрит. Мемваз оф эн Америкэн трэвелер"*. Я перелистал. Молодец, Гарри! Очень объективную и умную книжку написал. В ней что-то есть и о нас с мамой, как о людях, влюбленных в нашу улицу. И даже о тебе в том плане, что ты, как все дети, безразлично относишься к месту, где живешь...
_______________
* "Полторы мили пешком по одной русской улице. Записки американского путешественника" (англ.).
– А я тоже люблю нашу улицу, - сказал я.
– Откуда он знает? Я не безразлично, а очень...
– И еще Гарри пишет, что улица наша вроде бы и не примечательна исторически, на самом деле - сама наша история. Выросла там, где не было ничего. Поселила людей новых, рожденных нашей властью. И на примере нашей улицы...
– Пап! Если я тебя попрошу, - перебил я отца, - ты мне рубль дашь?
– Конечно, дам, а зачем?
– Я в парикмахерскую сбегаю сейчас, пока не поздно, а то совсем зарос.
– Что, мама?
– сказал отец.
– Отпустим сына в парикмахерскую?
– Отпустим, - согласилась мать.
–
РОЖДЕНИЕ КАРАВАЕВА
Когда его усаживали в машину, то люди, совершенно незнакомые, чужие, почему-то очень хотели понравиться ему, хлопотали вокруг шофера и женщины, которая поедет с ним, и он слышал отрывочно: "Вот, документы на Олега Караваева, возьмите"; "Товарищ водитель, если мальчику будет необходимо по нужде, так вы уж, пожалуйста..."; "И смотрите, чтоб не укачало его, в случае чего, пусть он задремлет и дайте ему подышать свежим воздухом, это помогает". Это были одни незнакомые голоса, а другие - их было два отвечали: "Сделаем"; "Нет, не забуду"; "Документы, да"; "Да вы не беспокойтесь"; "В целости-сохранности довезем!".
Уже потом он понял, что эти вторые - голоса шофера и женщины, которые провожали его всю дорогу.
Он уже сел в машину - в настоящую "скорую помощь", только без крестов и надписей по бортам, - когда остающиеся мужчины и женщины опять бросились к нему:
– Ну, счастливо тебе!
– Устраивайся поудобнее, сынок! Целый час ехать...
– Смотри шапку не расстегивай, а то продует, холодно...
– Тебе там, мальчик, будет хорошо...
– Это ведь ненадолго...
– Тебе, несомненно, понравится, сынок...
Его смущало все это, и он многого не понимал, не понимал этих хлопот, не понимал, почему его так зовут - "мальчик", "сынок", ведь бабушка всегда звала его иначе - "Олег", "внучек", но больше всего он не понимал главного: почему ему будет там хорошо, когда ему уже хорошо?
– Я не сомневаюсь, что мне там понравится.
Он с опозданием ответил на последний вопрос, так он привык говорить и отвечать, потому что всегда повторял слова бабушки.
– Ну вот как хорошо, - произнес кто-то из провожающих и удивился: Какой мальчик, а?
А он опять не понял. Он никогда не ездил на настоящей машине, а сейчас едет. Разве это плохо? И сидит не как-нибудь, а рядом с шофером, и шофер все время разговаривает с ним, как с товарищем, и вот уже показал на скорость, объяснил, сколько в машине бензина, и даже показал новые дома на улицах и панораму какой-то Бородинской битвы. Разве это плохо?..
– Тебе удобно?
– спросила его женщина с заднего сиденья машины, и он ответил:
– А почему не удобно? Конечно! Спасибо большое!
Он подумал, что не знает, как зовут эту женщину и как зовут шофера, но никто ему не сказал об этом, а сам он спросить не решился.
– Знаешь, а там и правда тебе будет очень хорошо, - сказала женщина.
– И потом... Ведь это все ненадолго. Поживешь, вернешься...
Он, смотревший в ветровое стекло - это было для него сейчас самым важным, самым значительным, почти историческим, - плохо расслышал ее слова и переспросил:
– Вы мне?
– Я просто говорю, что ты не пожалеешь, что поехал...