Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
— Вот вам как кипень, — сказал равнодушный, — вот вам как сахар, вот как снег. — И так как мастер перебирал футляры, не зная, которому отдать предпочтение, равнодушный сказал еще равнодушней: — Если вам дорого, могу предложить малый джентльменский. Или десятками. Возьмите десятка два. Если вас устраивают двадцать четыре штуки, то, наверное, устроят и двадцать, разница не ахти какая.
— Нет уж, покупать, так полноценную вещь. Мне нравятся вот эти, как сахар. Только не будут ли они для меня
— Пожалуй, при вашем росте нужны зубы попредставительней. Вот более крупного калибра, тоже как сахар. Даже еще сахарней. Завернуть, или сразу наденете?
— Сразу. Дайте мне зеркало. Все же лучше, чем запавший рот. — Мастер улыбнулся. — Одно уж то, что улыбка имеет какой-то вид. Без зубов она не имела никакого вида. По мере того как будут отрастать настоящие, я к вам обращусь за неполными комплектами, а там и вовсе отпадет надобность в искусственном вмешательстве.
— Желаю успеха, — сказал равнодушный.
Следующий визит мастера был в парикмахерскую. Из ее окон улыбались розовые манекены в прическах позапрошлого века, опять ставших модными.
— Скажите, — спросил мастер у гардеробщика, — где тут возвращают волосам натуральный цвет?
— Окраска волос направо, — ответил гардеробщик, и мастер пошел мимо высоких зеркал направо.
Там в особой комнате в ряд сидели женщины, до подбородка укутанные простынями. Парикмахер шибко мазал по их головам кистью, подряд по всем, как красят забор.
— Какой цвет? — спросил он, увидев мастера.
— Черный. Самый черный.
— А, это вы, — сказал парикмахер. — Я вас не сразу узнал. Я был на площади, когда вы проделали этот фокус-покус с часами, вы изменились. Что, у вас зубы? Неужели выросли?
— Выросли, — буркнул мастер.
— А волосы не чернеют?
— Пока нет. Но нигде не сказано, что искусство в таких случаях не должно прийти на помощь природе. Возможно, оно подтолкнет природу. Акклиматизируются и сами начнут расти потемней.
— Искусство — великая вещь, — сказал парикмахер. — Что вы думаете, возьмет и подтолкнет, почему нет? А если вам стать блондином? Я б на вашем месте рискнул скорей блондином. Не так будет бросаться в глаза.
— Нет. Брюнетом, и жгучим.
— Дело хозяйское. Жгучим так жгучим, садитесь.
Парикмахер взмахнул кистью и выкрасил голову мастера Григсгагена в самый черный цвет, какой только бывает.
— Начало положено, — говорил мастер, идя обратно мимо высоких зеркал. — Терпение!
Зеркала отражали старика на расшатанных ногах, с оскаленными сахарными зубами и черной как смоль головой.
От самой черной краски, какая только бывает, лицо его стало еще старей, каким-то оно стало даже страшным.
Мастер зажмурился.
— Терпение! — повторил он. — Природа, слышишь? Путь
КАРЬЕРА ДУРНУШКИ
В ратуше за столами сидели конторщики и писали — кто вечными перьями, кто обмакивая перо в чернильницу.
Вошла дурнушка с толстой сумкой на ремне.
— К кому мне обратиться, — спросила она управляющего конторой, — по делам поэзии?
— Делам чего? — спросил управляющий.
— Поэзии. Поэзии.
— Вот уж не знаю, — сказал управляющий. — К нам никогда не обращались по делам этого самого. Справьтесь у моего помощника.
— Первый раз слышу, — сказал помощник. — Поэзия? Это что такое? С чем ее едят? Спросите вон того молодого конторщика, может, он знает.
— А, да-да, — сказал молодой конторщик. — Поэзия, как же. Вам нужно обратиться в министерство авантюр.
— Почему авантюр? — спросила дурнушка.
— Думаете, это относится к министерству склок?
— Нет, — сказала дурнушка. — К какому-нибудь третьему министерству.
— Третьего у нас нет.
Дурнушка призадумалась.
— Слушайте меня! — сказал конторщик. — Я вам правильный совет даю. Идите в министерство авантюр, не ошибетесь. Вот только застанете ли министра, он очень занят.
Но дурнушке посчастливилось, министр Элем как раз находился, отдыхая, в своем кабинете.
— Что вас привело, — спросил он, — и может ли из этого что-нибудь получиться?
— Уже! — сказала дурнушка. — Уже получилось! Всего четыре строфы, но ударят по сердцам с неведомою силой.
— Что-то новенькое, — сказал Элем. — Объясните, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду, — пояснила дурнушка, — то, что мне наговорили мои голоса. Они наговаривают всякое, получаются стихи — вы, как министр, должно быть, знаете, что это такое. Ну вот, вчера они мне стали наговаривать про Гуна.
— Очень интересно, — сказал Элем.
— Правда интересно? Я разносила вечернюю почту и подумала о нем, а они как начнут наговаривать!
— И что они сказали?
— Что он великий.
— Так и сказали?
— Более великий, чем все короли и цари не только из тридевятых государств, но даже из тридесятых. В общем, четыре строфы, шестнадцать строк, восемь мужских рифм и восемь женских.
Дурнушка положила перед Элемом листок, вырванный из тетрадки.
— Хвалебная песнь про Гуна.
— Что же вы стоите! — воскликнул Элем. — Садитесь, прошу вас! Как поживаете, как ваше здоровье? Хвалебная песнь про Гуна с мужскими и женскими рифмами, ха-ха! Эх и утру я нос министерству склок! Хвалебная песнь про Гуна — вот чего нам не хватало в хозяйстве!