Собрание сочинений Том 2
Шрифт:
— Не вы ли, например? — спросила Бертольди.
— Я, например, да-с.
— А что же вы сделали? женились и скверно жили с женою?
— Да-с. Мы довели общество до того, что оно, ненавидя нас, все-таки начинало нас уважать и за нас пока еще нынче церемонится с вами, а вы его избавите и от этой церемонности.
— И лучше, — начистоту.
— Ну, увидим.
— Не думаете ли вы, что мы вашего обществапобоимся.
— Да кто вы? Кто это вы? Много
— Еще бы? да он наш. Что ж вы так рассуждаете о Белоярцеве?
— Милосердый боже! и ты это видишь и терпишь! И Белоярцев во либералах! Еда и Саул во пророцех! — Лизавета Егоровна! Да я готов вас на коленях умолять, осмотритесь вы, прогоните вы от себя эту сволочь.
— Вы забыли, что отсюда прогоняют вас? — с презрительною улыбкой сказала Бертольди.
Лиза хранила мертвое молчание.
— Да, я это действительно забыл, — произнес Розанов и, поклонившись Лизе, пошел за двери.
— Подождите же меня, Дмитрий Петрович, — крикнула ему в окно Калистратова и, простясь с Лизой и Бертольди, тоже вышла вслед за Розановым.
Лиза все сидела и молча смотрела на пол.
— Какая свиньища, однако же, этот Розанов: его тоже непременно нужно будет похерить, — проговорила Бертольди, сделав несколько концов по комнате.
— Все очень хороши в своем роде, — тихо ответила Лиза и, перейдя на диван, прислонилась к подушке и завела веки.
На дворе отходил густой и необыкновенно теплый вечер, и надвигалась столь же теплая ночь.
Розанов с Калистратовой, отойдя с полверсты, встретили Помаду. Он шел с большим узлом на плече и с палкой. Можно было догадаться, что Помада очень весел, потому что он задувал вразлад:
Nos habeeeebit * huuuumus. Nos habeeebit huumus. [61]61
Нас примет земля (лат.).
— Помада! — окрикнул его доктор.
— Э! — отозвался Помада и соскочил с высокой окраины дорожки, которою шел.
— Откуда?
— Из разных мест, братец; здравствуйте, Полина Петровна, — добавил он, снимая свой неизменный блин с голубым околышем, и сейчас же продолжал: — взопрел, братец, как лошадь; такой узлище тяжелый, чтоб его черт взял совсем.
— Что это у тебя в узле-то?
— Белье от прачки несу Елизавете Егоровне.
Калистратова засмеялась, а Розанову было досадно.
— Слуга-личарда верный, — сказал он Помаде, — когда ты дело-то будешь делать?
—
— Какое ж место?
— Богатырев меня в сенат определяет.
— Писателем?
— Да, пока; чудак ты: ведь нельзя же разом.
— Десять сребреников будешь получать в месяц?
— Нет, я думаю больше.
— Хорошо ж твое дело! Прощай, спеши с бельем.
— Или спать ложатся?
— Кажется.
— О, черт меня возьми! — воскликнул Помада и, взвалив на плечо узел, замаршировал беглым шагом, даже забыв проститься.
Розанов с Калистратовой обернулись и молча смотрели на Помаду, пока белевшийся на его плече огромный узел с бельем исчез в темноте ночи.
— Это у него, значит, и на извозчика нету, — произнесла Полинька.
— Да нету же, нету.
И Розанов и Калистратова почти ничего не говорили во всю дорогу. Только у своей калитки Калистратова, пожав руку Розанову, сказала:
— Вы, Дмитрий Петрович, не огорчайтесь. Я очень жалею, что все это так вышло; но ведь это не нынче, так завтра должно было непременно случиться.
— Да я уж привык к таким встрепкам, только досадно подумать, за что это на мою долю их так много выпадает. Ведь вот всегда так, как видите. Ну чем я виноват сегодня?
— Вы сегодня совершенно правы и потому должны быть совсем спокойны.
— А между тем я же все сиротею и сиротею; даже жизнь иной раз становится постылой!
— Не вам одним так, — отвечала своим разбитым голоском Калистратова, дружески пожав его руку, и Розанов потянулся по пустым улицам Сокольников на свою квартиру.
После разрыва с Лизою Розанову некуда стало ходить, кроме Полиньки Калистратовой; а лето хотя уже и пришло к концу, но дни стояли прекрасные, теплые, и дачники еще не собирались в пыльный город. Даже Помада стал избегать Розанова. На другой день после описанного в предшедшей главе объяснения он рано прибежал к Розанову, взволнованным, обиженным тоном выговаривал ему за желание поссорить его с Лизою. Никакого средства не было урезонить его и доказать, что такого желания вовсе не существовало.
62
Любовная лихорадка (нем.).
— На что тебе было говорить обо мне! на что мешать мое имя! хотел сам ссориться, ну и ссорься, а с какой стати мешать меня! Я очень дорожу ее вниманием, что тебе мешать меня! Я ведь не маленький, чтобы за меня заступаться, — частил Помада и с этих пор начал избегать встреч с Розановым.
Он не разошелся с Розановым и не разлюбил его, а стал его бояться, и к тому же в отчуждении от Розанова он полагал заслугу перед своим идолом.
Калистратова навещала Лизу утрами, но гораздо реже, отговариваясь тем, что вечером ей не с кем ходить.