Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
Этажом ниже Логиновых живет девчонка Майка.
Она совсем маленькая. Ее водят гулять, закутав поверх шубы и шапки в платок, так что видны только два карих серьезных глаза и маленький нос с двумя круглыми дырочками, как у пуговицы.
Маленькая, но страшно вредная. Например. Как-то она стояла, закутанная, на лестничной площадке, а ребята ватагой спускались от Жени и кто-то, проходя, ее задел нечаянно. Чуть-чуть задел, но она сейчас же упала и лежала молча и неподвижно, глядя
Костя шел сзади всех и видел эту сцену. Он поднял вредную девчонку и поставил на ноги.
— Стой прямо! — сказал он. — А то как дам!
Но она опять легла и сопела своей пуговицей с двумя дырочками.
— Ну лежи, если нравится, — сказал Костя и пошел вниз.
Хлопнула дверь — на площадку вышла Майкина бабушка. И сейчас же раздался рев и сквозь рев неразборчивые слова — девчонка жаловалась.
— Вот сволочь! — сказали ребята, удивившись. — Ведь не больно ей ни капельки, гадюке. Надавать бы действительно, будь постарше.
Бабушка нагнулась над пролетом и закричала:
— Хулиганье паршивое, на секунду нельзя оставить ребенка, надо лестницу от вас запирать, от поганцев!
Другой раз — это было в конце учебного года, в ветреный и солнечный майский день — ребята сидели в скверике на скамейке, возле загородки с песком, и разговаривали о своих делах. В загородку пришла Майка и стала играть песком. Она наклонялась и набирала его полный совок, а потом направляла совок так, что ветер нес песок в лицо ребятам, сидевшим на скамейке.
— Слушай, катись отсюда, — сказали они ей миролюбиво.
Она словно не слышала. Зато сейчас же звонко закричала бабушка с ближней скамьи:
— Вот новости, что вздумали — ребенка гнать, сами катитесь, позапирать бы от вас скверики, от хулиганов!
Кроме бабушки, у Майки есть отец.
После войны у него остались на лице большие шрамы. Кто говорит — это шрамы от осколков, а кто — что он в танке горел и это от ожогов такие следы. Когда он возвращается с работы и подходит к дому со своим портфелем, Майка, если она в это время гуляет, бежит ему навстречу. Он наклоняется к ней, а она протягивает руки вверх и спрашивает:
— Что ты мне принес?
Все трое они растут в ленинградском сером доме и понемножку вырастают.
Шестнадцати лет Костя Прокопенко пошел работать. Он поступил в таксомоторный парк мыть машины.
Работа нетрудная, и ему нравилось находиться среди машин. Но от Жени Логинова и школьных товарищей он отдалился. Ему стали казаться несущественными, детскими их разговоры и вся их жизнь. Всеобщее увлечение то фотографией, то марками, и даже микроскоп, в который рассматривали мушиное крыло и собственный волос, — это были умные, бесспорно развивающие, но все-таки игрушки.
В гараже люди были взрослые, с взрослыми тревогами, озабоченные и раздражительные.
Сегодня
Костя старательно делал свое дело мойщика, присматривался к машинам и все реже вспоминал о том, чем жил когда-то.
Не то чтобы он совсем откололся от прежних ребят: по вечерам они частенько вместе стояли у ворот, или лениво брели в кино, или сидели, покуривая, в скверике на скамейке, но это уже не была та общность, когда горели одним и тем же интересом и куда ты с ним, туда и я. И главным образом Костя сидел на скамейке и стоял у ворот с теми парнями из серого дома, кто, подобно ему, пошел работать, не окончив школу. Что-то спаивало их вместе, а от школьников удаляло.
А к Жене Логинову Костя совсем перестал ходить. Не тянуло. Думалось ну чего я там с детишками…
Когда он достиг подходящего возраста, его направили в шоферскую школу без отрыва от производства. И вот какой был случай. Он шел с первого занятия, довольный, и думал, что через полгода будет водить машину по этим улицам, и у дома повстречался с Женей.
— Здоров! — сказал Костя оживленно-приподнято, его все приподымало и радовало в тот день.
— А, Костя, здравствуй! — сказал Женя с обычной своей приветливостью.
Они не видались уже давненько.
— Как живешь? — спросил Костя.
— Да что, неприятности у меня, — ответил Женя с улыбкой. — Ты, может, слышал.
— Ничего не слышал, что такое?
— Обманул надежды предков. Медаль рухнула.
— Что ты! А я всегда был уверен, что кто-кто, а ты кончишь с блеском. Может, еще вытянешь?
— Да нет, уже ясно в общем. Уже не успею вытянуть.
— А в сущности, что за важность, — сказал Костя, — ну без медали, и что?
— Да боже мой! — сказал Женя. — На что она мне? — Он недоуменно повел плечом. — Но предки, понимаешь, прямо с ума посходили. Форменный ад в доме, выдерживаю истерику за истерикой. Что у тебя?
— Да помаленьку. Вот в школу шоферов поступил.
— Вот как, — приветливо сказал Женя. — Очень рад за тебя. Ты ведь этого хотел?
— Хотел.
— Хотел и сделал, молодец. Ну, будь здоров, побежал я.
— Пока.
— Заходи.
— Спасибо.
И весь случай. Но после него окончательно отпала у Кости охота общаться с Женей Логиновым.
Что я тебе, Женя?
Такой ты вежливый, никому никогда резкого слова не скажешь.
А вот тут, смотри-ка, не хватило вежливости — хоть для вида немножко поинтересоваться моими делами.