Собрание сочинений (Том 3)
Шрифт:
И подумать, что это весна, на Невском продают пучочки синих и белых цветов, пахнущих талым снегом, — а она вспоминает холодные черные ночи, дожди и метели, как райский свой сад, полный блаженства.
Но довольно! Пора кончать. В одно прекрасное утро к дому подкатывает такси. Лучший час, чтоб исчезнуть с горизонта, — она в школе. Женя сходит по лестнице с чемоданом. Хлопают дверцы, машина запела, ушла.
Прощай, серый дом! Прощай, Ленинград! Надолго ли? Кто знает! Прощай, полночных стран краса и диво, любовь моя — Ленинград!
На вокзале Женю провожает
— Тебя узнают!
Они тоже то и дело оглядываются, Женя давно все рассказал балерине, пожимая плечом и жалея Майку, и ругая себя, и они боятся, как бы Майка не приехала на вокзал. Но Майка сидит на уроке.
Без всяких помех Женя целует ладошку балерины, отвернув перчатку, и она еще раз обещает известить его, где она будет отдыхать этим летом, и поезд благополучно трогается, увозя Женю в Москву, откуда он намерен ехать в Новосибирск, а затем куда-нибудь, может быть, еще — там видно будет.
Все хуже обращалась Таиса с Костиной матерью.
Поест, что мать наготовила, и говорит:
— Какой-то вы дрянью нас обкормили. Старый человек, а готовить не умеете.
Костя скажет, повысив голос, — ну, нечего замечания делать, готовь сама, когда так. Мать начнет оправдываться, что никакой не дрянью, продукты свежие и мясо парное, — Таиса оборвет:
— Ну хватит. Разворчались. Я в моем положении целый день работала, мне поспать надо.
И они затихнут. Он уткнется в книгу или в газету, а мать в кухню уйдет и там возится или так сидит.
Костя пробовал говорить с женой по-хорошему:
— Ну зачем ты так? Ну некрасиво же. С кем хочешь некрасиво, а тем более с матерью. Она же мать моя. Мне неприятно. Я тебя меньше буду любить и уважать.
Но Таиса начинала всхлипывать и отвечала:
— Ты мою нервную систему не щадишь. В консультации сказали, что мне нельзя волноваться.
Майка в тот же день узнала, что Женя уехал, но пережила это тихо, никто не видел даже слез ее. На другое утро, как всегда, пошла в школу и ходила довольно много дней, и в сумочке у нее лежали тетради, учебники и вечка.
А потом возле серого дома остановилась машина скорой помощи. Выскочили санитары в белых халатах поверх пальто и побежали наверх, и оттуда на носилках вынесли Майку и повезли в Куйбышевскую больницу.
Конечно, серый дом гудит об этом происшествии, а как же иначе? Жила у нас девочка на третьем этаже, мы ее крохой помним, и вот она перерезала себе вены — как не гудеть дому?
Нехорошие вещи говорят о Логиновых, почему-то не столько о самом Жене, сколько о папе и маме, о маме особенно. Не соверши Майка свой жуткий поступок, не заяви она так отчетливо и окончательно, что плевать ей на все и идите вы со своими суждениями, — досталось бы и Майке, будьте уверены, но перед этим поступком дом отступил, не хочет судить ту, что повисла над могилой на ниточке, за чью угасающую жизнь борются в Куйбышевской больнице.
Даже
— Да ну, не может быть!
— Было, — вздыхает мать.
— Да ну, она же маленькая!
— Хороша маленькая, дылда такая, школу кончала.
Это говорит Таиса.
— Еще не кончала, — спорит Костя. — Она в десятом классе была.
Сегодня о Майке — в прошедшем времени: кончала, была.
— Тебе откуда известно? — спрашивает Таиса.
— Женька сказал как-то.
— Все вы таковские, — говорит Таиса, подозрительно глядя на мужа.
Уже все обсуждено и осуждено, когда новое сообщение: Майкину бабушку разбил паралич! Вся правая сторона отнялась, и языком не владеет.
— Довели старуху.
— Довели. Обеспечили спокойную старость.
— Всё Логиновы!
— Логиновы!!
Опять гудит дом. И только один человек в нем не знает ничего — Женин дедушка-профессор.
Он до вечера писал мемуары в своем кабинете. Потом послушал по радио последние известия. В них не говорилось о Майке и ее бабушке, и дедушка вышел к чаю спокойный и благодушный.
— Что слышно о Жене? — спросил он, садясь на свое место между Жениными папой и мамой. — Он еще в Москве?
— Я говорила с ним по телефону, — ответила заплаканная и запудренная мама, подавая дедушке его чашку. — Просил передать вам привет. Завтра уезжает в Новосибирск.
— Очень хорошо, — проворковал дедушка. И принялся излагать известия, услышанные по радио. Его не посвящали в домашние дела. Он думал, что внук отправился искать свою дорогу, и хвалил его, говоря:
— Пора, пора доброму молодцу помериться силами с жизнью.
На другой день он вышел прогуляться. Неизвестно, кто его просветил, но он вернулся больной и желтый. Посмотрел на маму, отворившую ему, и сказал слабым голосом:
— Вы подонки.
Мама пошла за ним и, ломая руки, стала говорить о Жениной восприимчивой душе и о праве молодости на увлечение. Но дедушка стоял на пороге своей комнаты и держался желтой худой рукой за дверь, показывая, что желает затвориться и быть в одиночестве. Мама плача воскликнула:
— Почему вы не хотите даже выслушать?
— Потому что вы все мне омерзительны, — сказал дедушка.
Майку спасли, и она вернулась из больницы.
Ничего не произошло, чего страшились Женины мама и папа, — ни фельетона, ни широкой огласки. Поволновались Майкина школа и Майкино районо, пошевелилась милиция, но так как Майка отказалась объяснить, по какой причине она посягнула на свою жизнь, и так как подошли экзамены, то школа и районо переключили внимание на другие события, а милиция и подавно.
Логиновы отделались недолгим гуденьем в доме. Так что мама даже сказала папе, что она боится, как бы Женя там от скуки не приучился пить, и что зря они его услали куда-то в Сибирь, как какого-то преступника.