Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
Но, но, но - трижды но, коли, рассуждая о высших материях, о вершинах педагогического мастерства и науке, учитель в каждодневной своей работе не помнит об азах, о прописных истинах, о том, что, будучи докой в словесных рассуждениях со своими коллегами - взрослыми, он может оказаться профаном перед детьми...
Мне кажется, что учительница английского языка - при безучастности или равнодушии классной руководительницы и директора, который, помимо всего, муж "классной", а такие отношения могли бы стать серьезной силой в справедливом решении инцидента, - забыла об одной очень важной
Истина эта в том, что взрослый среди детей, подростков, юношей - а если взрослый еще и учитель, то прочность этой аксиомы возрастает в пять, в десять крат - самими уже полномочиями своими, своим уже только возрастом - сильнее, значительнее, авторитетнее этих детей, подростков, юношей.
Говорят, в уголовном праве есть такая подробность: если безоружного человека бьет боксер, перворазрядник или мастер спорта, его удар приравнивается к удару ножом.
Удар человека, облеченного властью взрослого, силой авторитета, в данном случае учительского, - удар общественным мнением, которое создать в подобной ситуации, да еще педагогу, очень легко, - я бы тоже приравнял к противозаконным действиям.
И ничуть не облегчает ситуацию тот факт, что в этом инциденте удар носил не физический, а, так сказать, нравственный характер.
Что было между Аней и Колей? Любовь?
Не стоит ухмыляться, ведь мы уже единогласно приняли в свой лексикон слово "акселерат", а в свои представления об ускоренных физических изменениях человека - слово "акселерация".
Мама Ани пишет в своем письме, и это очень важно, что тринадцатилетняя девочка вымахала на 169 сантиметров и весит 50 килограммов. Так сказать, "физика". Но физическое состояние человека, его рост, предполагает ускорение физиологических процессов. И уж конечно психологических.
Да, мы приняли термин "акселерация", но давайте будем точно знать: только сами нынешние акселераты, став когда-то взрослыми, смогут сказать о психологическом состоянии миновавшего возраста, лишь им одним дано объективно оценить особенности духовных и физических скоростей собственной акселерации.
Между учительницей английского языка, классной руководительницей, ее мужем - директором школы, как между родителями Ани, автором этих строк и, охотно допускаю, современным состоянием педагогической науки и между психологией Ани - неприступный барьер, который взрослым сможет помочь осознать впоследствии лишь только Аня или ее сверстники, которые посвятят себя педагогике.
Как известно, существуют объективные методы изучения физиологии и психологии человека. Однако при всей серьезности этих исследований передо мной лично, как эталон предельно объективного исследования, стоит неувядающая трилогия "Детство. Отрочество. Юность" Льва Николаевича Толстого. Эти, в сущности, воспоминания превосходят своей точной достоверностью любое психологическое исследование.
Не забудем: в свое время, когда повести эти появились в печати, они вызывали шумные разговоры. Оказалось, Лев Николаевич помнил о своем детстве, отрочестве, юности много такого, что не фиксировалось наукой, но потом, после книги, стало истиной, аксиомой.
Это длинное отступление кажется мне целесообразным только для
Однако согласимся в споре: нет, это не любовь, с точки зрения не завтрашних, а сегодняшних наших взглядов - еще, нам кажется, рано.
Пусть - рано. Пусть учительница английского языка, потребовавшая и получившая поддержку педсовета (!) для снижения отметки по поведению за "нелегальную любовь", где-то, в чем-то, как-то если и не права, то не совсем не права.
Вот тут-то и вступают в силу прописные истины, азбука педагогики, та самая человечность, которой - а чем же еще?
– мы условились поверять действия и рассуждения взрослых участников инцидента.
Среди нарушений человечности - элементарное: огласка, обсуждение на педсовете, снижение отметки. Среди нарушений элементарного - вопиющее: попытка посеять недоверие между мальчиком и девочкой, вселить в их отношения подозрительность и, если хотите, грязь.
Вам, дорогой читатель, как, убежден, и учительнице английского языка из нашей, увы, реальной истории, наверняка приходилось испытывать на себе горестное оскорбление подозрением. Ну вот хотя бы самый безобидный факт стояли вы в очереди, потом вышли на минуту, предупредив стоявшего позади, а когда вернулись, предупрежденный тоже отлучился, и вот вся очередь - те, что сзади, конечно, - начинают вас обвинять во всех смертных грехах, кто вы такой или этакая, лезете тут нагло без очереди, и так до тех пор, пока не вернулся тот, кто был за вами.
Есть примеры пожестче, когда всех подряд какой-нибудь продавец считает жуликами, потому что когда-то один жулик действительно спер у него кочан капусты, и этот теперь глядит на всех подозрительно и каждому заглядывает в сумки, а дай ему волю, так проверил бы и карманы на всякий случай, есть и иное в иных обстоятельствах - пожестче и покрепче обиды.
Так вот у всякого оскорбления недоверием принцип один: считать человека хуже, дурнее тебя.
Согласитесь, явно непедагогический принцип. Достаточно элементарный. А учителю, посчитавшему учеников своих хуже себя, заподозрившего их в нехорошем, при такой деликатной ситуации можно поверить только тогда, когда он сталкивается с отроческой безнравственностью на каждом шагу и каждый день, чего, пожалуй, даже в колониях не бывает.
А тут - обыкновенная школа. Обычные дети. Если не любовь, то уж по крайней мере - увлечение, чистая юношеская привязанность, ситуация, к которой надо прикасаться чистыми руками, особенно если это руки учителя.
Печальную ситуацию мы разбираем.
Аня плакала, просила прощения у классной руководительницы - за что? Каков ее грех? Дверь закрыл Коля, так ведь это Коле - очень аккуратно, очень деликатно - должен был сказать учитель, которого он любит и которому доверяет, что дверь он закрыл зря, это не так может быть истолковано, учись, Коля, не ошибаться, се ля ви!