Собрание сочинений: В 11 т. Т. 2: 1960-1962 гг.
Шрифт:
– Сектор девятнадцать тысяч двести шестнадцать заполнен…
Званцев открыл глаза, поднялся и пошел к Каспаро. Каспаро сидел, глядя перед собой.
– Профессор Каспаро,- сказал Званцев,- я океанолог Званцев. Я должен поговорить с академиком Окада.
Каспаро поднял глаза и долго смотрел на Званцева снизу вверх. Глаза у него были мутные, полузакрытые.
– Это невозможно,- сказал он.
Некоторое время они молча глядели друг на друга.
– Академик Окада ждал этой информации
Каспаро ничего не ответил. Он отвел глаза и снова уставился перед собой. Званцев оглянулся. Тьма. Огоньки свечей. Белые серебристые халаты с капюшонами.
– Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто два заполнен,- сказал голос.
Каспаро поднялся и сказал:
– Всё. Конец.
И Званцев увидел маленькую красную лампу, мигающую на пульте рядом с окулярами перископа. «Лампочка,- подумал он.- Значит, всё».
– Сектор девятнадцать тысяч двести девяносто четыре заполнен…
Из темноты зала изо всех сил бежала маленькая девушка в развевающемся халате. Она кинулась прямо к Каспаро, сильно оттолкнув Званцева.
— Валерий Константинович,- сказала она отчаянно,- остался только один свободный сектор…
— Больше не нужно,- сказал Каспаро. Он поднялся и наткнулся на Званцева.- Кто вы?
– спросил он устало.
— Я Званцев, океанолог,- сказал Званцев тихо.- Я хотел поговорить с академиком Окада.
— Это невозможно,- произнес Каспаро.- Академик Окада умер.
Он перегнулся через пульт и один за другим повернул четыре рубильника. Ослепительный свет вспыхнул под потолком огромного зала.
Было уже совсем светло, когда Званцев спустился в вестибюль. В огромные окна вливался сероватый свет туманного утра, но чувствовалось, что вот–вот проглянет солнце и день будет ясный. В вестибюле никого не было. На диване валялось скомканное покрывало. Несколько свечей догорали на столе между банками и блюдами с едой. Званцев оглянулся на лестницу. Наверху шумели голоса. Где–то там был Михайлов, который обещал проводить Званцева.
Званцев подошел к дивану и сел. По лестнице спустились трое молодых людей. Один подошел к столу и принялся жадно есть прямо руками. Он двигал тарелки, уронил бутылку с лимонадом, подхватил ее и стал пить из горлышка. Второй спал на ходу, еле ворочая глазами. Третий, придерживая его за плечи, возбужденно говорил:
— …Каспаро говорил Краснову. Только это и сказал. И тут же старик повалился прямо на пульт. Мы его подхватили и отнесли в кабинет, а там спит Сережка Круглов. Так мы их рядом и положили.
— Даже не верится,- невнятно сказал первый; он жевал.- Неужели так много успели?
— Вот черт, сколько раз тебе повторять!.. Девяносто восемь процентов. С какими–то десятитысячными, я не запомнил.
— Неужели девяносто восемь?
— Ты, я
— Я понимаю, но я не верю.- Тот, что ел, вдруг сел и придвинул к себе банку с консервами.- Не верится. Казалось, дело совсем плохо…
– Р–ребята,- пробормотал сонный,- пойдемте, а? Сил нет…
Все трое вдруг засуетились и вышли. По лестнице спускались
все новые и новые люди. Сонные, еле передвигающие ноги. Возбужденные, с опухшими глазами, с хриплыми от долгого молчания голосами.
«На похороны это не похоже!» - подумал Званцев. Он знал, что Окада умер, но в это не верилось. Казалось, что академик просто заснул, только никто пока не знает, как его разбудить. Ничего, узнают. «Девяносто восемь процентов,- подумал он.- Совсем не плохо». Ему было очень странно, что он не испытывал горечи утраты. Горя не было. Он ощущал только что–то вроде недовольства, думая о том, что придется, может быть, еще долго ждать, пока Окада вернется. Как раньше, когда Окада надолго уезжал на материк.
Михайлов тронул его за плечо. Он был без плаща и без халата.
– Пойдемте, океанолог Званцев.
Званцев встал и пошел за ним к двери. Тяжелые створки разошлись сами, бесшумно и мягко.
Солнце еще не поднялось, но было светло, и по серо–голубо му небу быстро уходили облака. Званцев увидел плоские кремовые корпуса и улицы между ними, засыпанные красным опавшим листом. Люди выходили из института и растекались по улицам группками по двое, по трое.
Кто–то крикнул:
– Товарищи из Костромы отдыхают в корпусе номер шесть, этажи второй и третий!
Вдоль улиц редкими цепями продвигались небольшие многоногие кибердворники. За ними оставался сухой серый чистый бетон.
– Хотите шоколадку?
– спросил Михайлов.
Званцев покачал головой. Они пошли к шоссе между рядами приземистых желтоватых зданий без дверей и окон.
Зданий было много - целая улица. Это были блоки с квазибиомассой, хранилище мозга Окада - двадцать тысяч секторов биомассы, двадцать приземистых зданий с фасадами в три десятка метров, уходящих под почву на шесть этажей.
– Для начала неплохо,- сказал Михайлов.- Но дальше так нельзя. Двадцать зданий на одного человека - это слишком много. Если каждому из нас отводить столько помещений…- Он засмеялся и бросил обертку от шоколадки на бетон.
«Кто знает,- подумал Званцев.- Тебе, может быть, хватит и одного чемодана. Да и мне тоже». К брошенной бумажке неторопливо ковылял кибердворник, постукивая по бетону голенастыми ногами.
– Эй, Санька!
– закричал вдруг Михайлов.
Обогнавший их грузовик остановился, из кабины высунулся давешний водитель с блестящими глазами. Они залезли в кабину.