Собрание сочинений в 12 т. Т. 11
Шрифт:
Таково было мнение полковника Рагенова, который на следующий день после описанных событий беседовал по поводу этого дела с майором Вердером и, как и следовало ожидать, не находил с ним общей точки зрения.
– Видите ли, майор, - говорил он, - мне кажется маловероятным, чтобы Николев вылез ночью из окна своей комнаты и забрался через окно к Поху…
– Ну, а следы на подоконнике?… - возразил майор.
– Следы?… Нужно бы сначала удостовериться, что они недавнего происхождения, а это вовсе не доказано… Трактир «Сломанный крест» стоит совершенно уединенно у дороги… Весьма вероятно, что какой-нибудь бродяга в ту
– Осмелюсь заметить, господин полковник, что убийца должен был знать о наличии крупной поживи, а как раз Николеву это было известно…
– И другим тоже, - с живостью возразил полковник Рагенов.
– Ведь Пох весьма легкомысленно болтал об этом, держал свою сумку у всех на виду… Разве не знали об этом и Кроф, и кондуктор Брокс, и ямщики, сменявшиеся на каждой станции, не говоря уже о крестьянах и дровосеках, выпивавших в большой комнате, когда Николев и банковский артельщик вошли в трактир?
Это, конечно, были веские доводы. Подозрения падали не на одного только Дмитрия Николева. Оставалось еще доказать, что острая нужда в деньгах могла заставить учителя прибегнуть к убийству с грабежом.
Однако, несмотря ни на что, майор продолжал настаивать на виновности Николева.
– Я прихожу к выводу, - воскликнул полковник, - что немец всегда остается немцем…
– Как и славянин - всегда славянином, - отпарировал майор.
– Предоставим следователю Керсдорфу продолжать дознание, - заключил спор полковник Рагенов, - когда следствие кончится, будет время взвесить все «за» и «против».
В стороне от этих толков, разжигаемых политическими страстями того времени, г-н Керсдорф продолжал тщательно вести расследование. Ему всегда претила мысль о виновности Николева, и теперь, когда цель поездки учителя, которую тот до сих пор отказывался объяснить, стала известна, тем более находил он оправдание своему внутреннему убеждению. Но кто же тогда совершил убийство?… Многие свидетели побывали в кабинете г-на Керсдорфа. Были тут и ямщики с различных станций между Ригой и Перновым, и крестьяне, и дровосеки, находившиеся в трактире, когда туда явился Пох, - словом, все, кто знал, зачем банковский артельщик ехал в Ревель, то есть знал, что он должен был внести там деньги на счет братьев Иохаузенов. Однако ничто не давало повода заподозрить кого-либо из этих людей.
Кондуктор Брокс был допрошен даже несколько раз. Ведь он лучше, чем кто-либо другой, знал, зачем едет Пох и что при нем крупная сумма. Но от этого честного малого отскакивали все подозрения. После случая с каретой он отправился с возницей и лошадьми в Пернов и переночевал в пристанционной корчме. Никаких сомнений это не вызывало. Его алиби было неопровержимо. Не могло быть и речи о том, чтобы заподозрить его.
Таким образом, предположение, что это дело рук какого-нибудь злоумышленника с улицы, приходилось отбросить. Да и как бы пришло в голову разбойнику с большой дороги ограбить банковского артельщика, если он ничего о нем не знал? Разве только допустить, что он каким-то образом проведал в Риге о поручении, данном Поху, и тогда, старательно проследив за ним и дождавшись удобного случая, воспользовался поломкой кареты, вынудившей Поха остановиться в трактире «Сломанный крест»…
Даже допустив такое предположение, все же казалось более вероятным, что преступление совершено одним из тех, кто ночевал в корчме.
Со времени происшествия Кроф не отлучался из трактира, где, как известно, находился под надзором полицейских. Его несколько раз возили к следователю и подвергали долгому и тщательному допросу. Ничто в его поведении, ничто в его ответах не давало ни малейшего повода для подозрений. Между тем он продолжал утверждать, что убийцей должен быть Дмитрий Николев, так как у него были все возможности совершить это преступление.
– И вы не слышали ночью никакого шума?… - спрашивал его г-н Керсдорф.
– Никакого, господин следователь.
– Как же это возможно: одно окно пришлось отворить, другое взломать?…
– Моя спальня со стороны двора, - ответил Кроф, - а окна обеих комнат выходят на большую дорогу… Я спал крепким сном… Впрочем, в эту ночь бушевала такая буря; что из-за ветра все равно не было ничего слышно.
Слушая показания Крофа, следователь внимательно изучал его, но, хотя в глубине души и был предубежден против трактирщика, не имел повода поставить под сомнение правдивость его показаний.
После каждого допроса Кроф без конвоя возвращался в «Сломанный крест». Если даже он виновен, не лучше ли оставить его на свободе, одновременно наблюдая за ним?… А вдруг да он выдаст себя чем-нибудь?…
Прошло четыре дня с тех пор, как Владимира Янова заключили в рижскую крепость.
Узнику по приказанию губернатора была предоставлена отдельная комната. С ним обходились вежливо, как того заслуживало его общественное положение и поведение. Генерал Горка ре сомневался, что никто в верхах не осудит его за эти послабления, какой бы оборот ни приняло дело Владимира Янова.
Дмитрий Николев, здоровье которого было поколеблено столь сильными потрясениями, не выходил из дому и не мог при всем желании навещать его. Семье Николевых и друзьям Владимира Янова доступ в тюрьму был разрешен. Иван и Илька ежедневно бывали в крепости и навещали узника в его камере. Какие долгие дружеские беседы, полные надежд и мечтаний, велись там! Да! Сестра и брат верили, хотели верить в великодушие императора… Его величество не может остаться бесчувственным к мольбам несчастной семьи, подвергавшейся столь долгим и тяжким испытаниям… Владимира и Ильку не будут больше отделять друг от друга тысячи верст, их не разлучит пожизненная ссылка Владимира, еще более ужасная, чем все расстояния… Любящие смогут, наконец, через несколько недель сочетаться браком, если император помилует Янова… Было известно, что губернатор ходатайствует об этом… Особое положение Дмитрия Николева в Риге накануне выборов, где он представлял славянскую партию, стремление правительства к руссификации городского управления в Прибалтийских областях - все это должно было способствовать полному освобождению беглеца от наказания.
Двадцать четвертого апреля, попрощавшись с Яновым, с отцом и сестрой, Иван отбыл из Риги обратно в Дерпт. С высоко поднятой головой возвращался он в университет, он, которого там обозвали сыном убийцы.
Излишне было бы описывать прием, оказанный ему товарищами по корпорации. Всех горячее приветствовал его Господин. Однако напрасно было предполагать, что остальные студенты, которыми верховодил Карл Иохаузен, сложили оружие. Никому не верилось, что дело обойдется без какого-нибудь столкновения.