Собрание сочинений в 12 т. Т. 2
Шрифт:
Галерея сильно расширилась. Я не ошибся. Тусклое освещение не позволяло видеть одновременно обе ее стены. Мы низвергались в стремнину с быстротой, превосходившей силу падения самых бурных водопадов Америки. Поток, уносивший нас, напоминал связку водяных стрел, пущенных с невероятной силой. Я не могу привести сравнения, более образного!
Порою плот, подхваченный водоворотом, начинал кружиться, как волчок. Как только мы приближались к одной из стен галереи, я освещал ее фонарем, и потому, что выступы скал сливались в одну непрерывную линию, я мог заключить о скорости, с которой
Мы с дядюшкой озирались растерянно по сторонам, сидя на корточках возле обломка мачты, сломавшейся во время катастрофы. Мы старались сидеть спиною против ветра, чтобы можно было перевести дыхание.
Так проходили часы. Положение не изменялось, но одно обстоятельство еще более ухудшило его.
Приводя в порядок наш груз, я обнаружил, что большая часть имущества погибла во время взрыва, когда взбаламученное море грозило затопить наш плот. Взяв фонарь, я стал осматривать наши запасы. Из приборов остались только компас и хронометр; от лестниц и веревок - кусок каната, наметанный на остаток мачты! Ни кирки, ни лома, ни молотка - все инструменты погибли, и в довершение несчастья провизии осталось всего на один день! Я боялся мук голода, а разве нам не угрожала гибель в пучине? И достанет ли времени умереть от истощения?
Я обшарил каждый уголок на плоту, каждую щель между бревен и досок! Пусто! Всего лишь кусок сушеного мяса и несколько сухарей!
Я буквально оцепенел! Я отказывался верить своим глазам! Но пусть бы провизии хватило на целые месяцы, как спастись из бездны, в которую нас уносил бешеный поток?
Однако по необъяснимой прихоти воображения я забывал о близкой опасности перед ужасами будущего. Как знать, не удастся ли нам спастись, выбраться из разъяренной водной стихии и вернуться на поверхность Земли? Каким образом? Я этого не знал. Куда именно? Не все ли равно. Но один шанс на тысячу - все же шанс! А меж тем смерть от голода - реальность, не оставлявшая никакой надежды.
Первой моей мыслью было рассказать дядюшке, в какое бедственное положение мы попали, высчитать, сколько времени осталось нам жить. Но у меня хватило мужества промолчать. Я не желал, чтобы дядюшка потерял самообладание.
В это время свет фонаря стал понемногу ослабевать и, наконец, потух. Фитиль сгорел до конца. Наступила снова непроглядная тьма. Нельзя было и надеяться рассеять этот непроницаемый мрак. Хотя у нас был еще факел, но как могли бы мы зажечь его при таком ветре? Тогда я поступил, как ребенок: я закрыл глаза из страха темноты.
Прошло довольно много времени, скорость падения воды удвоилась. Я заметил это по тому, с какой силой ветер бил мне в лицо. Мы неслись с головокружительной быстротой. Казалось, что мы уже не скользим по воде, а низвергаемся в пропасть! Ганс и дядюшка, вцепившись в меня, удерживали меня всеми силами.
Внезапно я почувствовал толчок; то не было ударом о твердый предмет, но наше низвержение прекратилось. Возникла преграда: огромный водяной столб обрушился на наш плот. Я захлебывался. Стал тонуть…
Однако наводнение продолжалось недолго. Через несколько секунд я почувствовал себя на свежем воздухе и вздохнул полной грудью.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
Было, видимо, около десяти часов вечера. Первое, что я ощутил после последнего штурма, - полное безмолвие. Ко мне вернулась прежде всего способность слышать: я понял, что рев воды, вселявший в меня ужас, смолк, в галерее воцарилась тишина. Наконец, донеслись до меня, как бы сказанные шепотом, слова дядюшки:
– Мы поднимаемся!
– Что вы хотите сказать?
– вскричал я.
– Да, мы поднимаемся! Поднимаемся!
Я протянул руку; дотронулся до стены; моя рука была вся в крови. Мы поднимались с чрезвычайной быстротой.
– Факел! Факел!
– закричал профессор.
Гансу не без труда удалось зажечь факел, и пламя, несмотря на наш подъем вверх, горело ровно, бросая достаточно света, чтобы озарить всю сцену.
– Я так и думал, - сказал дядюшка.
– Мы находимся в узком колодце, не имеющем и четырех туазов в диаметре. Вода, дойдя до дна пропасти, стремится снова достигнуть своего уровня и поднимает нас с собою.
– Куда?
– Не знаю, но надо ко всему приготовиться. Скорость, с которой мы поднимаемся, я определяю в два туаза в секунду, это составляет сто двадцать туазов в минуту, или свыше трех с половиною лье в час. Так можно очутиться невесть где!
– Да, если ничто нас не остановит, если эта бездна имеет выход! Но что, если она закрыта, если воздух под давлением водяного столба будет постепенно сгущаться, что, если мы будем раздавлены?
– Аксель, - ответил профессор с большим спокойствием, - наше положение почти безнадежно, но все же есть некоторая надежда на опасение, и ее-то я и имею в виду. Если мы можем каждую минуту погибнуть, то каждую же минуту мы можем и спастись. Поэтому будем наготове, чтобы воспользоваться малейшим благоприятным обстоятельством.
– Но что же нам теперь делать?
– Надо подкрепиться, поесть!
При этих словах я пристально взглянул на дядюшку. Пришлось оказать то, в чем я не хотел раньше признаться.
– Поесть?
– спросил я.
– Да, немедленно!
Профессор сказал несколько слов по-датски. Ганс покачал головой.
– Как!
– вскричал дядюшка.
– Провизия погибла?
– Да, вот все, что осталось! Кусок сушеного мяса на троих!
Дядюшка смотрел на меня, не желая понять смысла моих слов.
– Что же, - сказал я, - вы все еще верите, что мы можем спастись?
На мой вопрос ответа не последовало.
Прошел час. Я начал испытывать сильный голод. Мои спутники также хотели есть, но никто не решался дотронуться до скудных остатков пищи.
Между тем мы попрежнему неслись вверх с чрезвычайной быстротой. Порою у нас захватывало дыхание, как у воздухоплавателей на больших высотах. Но если аэронавтам, по мере того как они поднимаются в высшие слои воздуха, приходится испытывать все больший холод, то нам приходилось испытывать как раз обратное. Жара усиливалась в ужасающей степени и в этот момент достигала, наверно, сорока градусов