Собрание сочинений в 2-х томах. Т.2: Стихотворения. Портрет мадмуазель Таржи

Елагин Иван

ПЕРЕДАЧА

1

Я стою, как в дыму,Чуть не плачу.А принес я в тюрьмуПередачу.Мы построились в рядПод стеною.Предо мною стоятИ за мною.Загибаясь, идётТа дорожкаОт железных воротДо окошка.Не беседуют тут,Не судачат,Разве только вздохнутИль заплачут.И стоит за окномНебожитель.Гимнастерка на нём(Или китель).Он стоит, как гранит, —Обелиском!И мизинцем скользитОн по спискам.У него, что ни взгляд,Что

ни слово,Точно гири гремятСтопудово!Только даром три дняЯ потрачу.Не возьмёт у меняПередачу.Выйду. Лампы во мгле.У вокзала.Жил отец на земле —И не стало.

2

А всего-то былоУ меня в мешке:Бельевое мылоВ шерстяном носке,Банка мармелада,Колбасы кусок,С крепким самосадомБыл ещё носок;Старая ушанка,Старый свитерок,Чернослива банка,Сухарей кулёк.

3

Ветер, ветер, ветер!Да не тот совсем,Что звенел на светеДля иных поэм.Нет, не он раскатамВторил мятежа,Не на баррикадыЗвал, снега кружа.Этот — бил под рёбраФинки поострей!Это — ветер допра,Ветер лагерей,Ветер Магадана,Что над тундрой выл,Ветер безымянныхСкученных могил.Нынче без уёмаУ него разгул,От тюрьмы до домаОн мне в спину дул.

4

Вижу памяти экран,И на нём наплывом —Как меня за океанОтшвырнуло взрывом.Я живу в чужом краю,Но уже годамиЯ домой передаюСвёртки со стихами.А в стихах моё теплоИ души кусочки,Я надеюсь, что дошлоХоть четыре строчки.И, быть может, потомуЯ хоть что-то значу,Что всю жизнь несу в тюрьмуС воли передачу.

* * *

Надо дальше жить, говорят.Говорят — вспоминать не надо.Лучше будь, как другие, рад,Что достал кило мармелада.Отдыхающий ПилатПоедает мармелад.Наслаждается Пилат:Он большой начальник,Посреди его палатНовый умывальник.Пусть невинного казнятИль ведут на муки:Осмотрительный ПилатУмывает руки.Пусть рабы в цепях стоят,Строят акведуки —Обтекаемый ПилатУмывает руки.Надо дальше жить, говорят.Говорят, вспоминать не надоОзверело-угрюмый взглядКонвоира и блеск приклада.

* * *

Довольно. Я лгать себе больше не в силах.Стою и кусаю от злости губу.А кровный мой стих, что шумел в моих жилах,Покоится важно в почётном гробу.Как друга лицо, что до боли знакомо,Лицо, что годами я в памяти нёс,И брови густые крутого излома,И этот несносно-заносчивый нос,Я всё узнаю — только каждой морщинеКогда-то сопутствовал жест волевойИ друг мой всегда был взволнован — а нынеОн даже не дышит, совсем неживой.Казалось бы всё то же самое, вроде,Но, видимо, я до сих пор не привык,Что выглядит мёртвым мой стих в переводеНа жёсткий и сжатый английский язык.

* * *

Я опустил окно в автомобиле.Был зимний день. И я услышал вдругМежду ветвями: «Билли! Вилли! Билли!» –Попискивало несколько пичуг.Они о чём-то спорили по-птичьи,Но на своём английском языке.Был зимний день. И белое величьеСнегов сливалось с небом вдалеке.И вспомнил я — такие миги редки —Оставленное где-то позади:«Выдь-выдь! выдь-выдь!» — просила птица с ветки,А ей в ответ: «Уйди! уйди! уйди!..»

* * *

Проходит

жизнь своим путём обычным,И я с годами делаюсь иным,И что казалось грозным и трагичным,Мне кажется ничтожным и смешным.Испуганная пролетает птица.Гром тишину ломает на куски.И мне теперь от красоты не спится,Как не спалось когда-то от тоски.

* * *

Она задержалась у края стола,Она на тарелку сардинку брала.Она наклонилась в полуоборот.Её вероломный запомнил я рот.Однажды в компании, нежно-пьяна,В такси умилённо болтала она.А раз её видел я в зимнем пальто…Пусть всё это так, но всё это не то,Я знаю, какие-то это кускиМоей ненасытной последней тоски.Я мог рассказать бы намного вернейОб Анне Карениной, а не о ней.Я знаю, что несколько раз для неёНа сцене лицо загоралось моё,Я знаю, меня не забудет онаСидящим с бокалом вина у окна,Но всё это тоже какой-то кусок, —Рука на весу, поседелый висок,И временем всё, как водой, залито,И знает она, что всё это не то,Что нам не составить во веки вековКартины единой из разных кусков.

* * *

Они горят оранжево, багрово.Их ветер только что с ветвей сорвал.Меня ты, осень, обступаешь снова,Как пушкинского рыцаря скупогоБлистающий монетами подвал.Мне это тоже не досталось даром!Пусть не ценою слёз или невзгод,За эту осень с раскалённо-ярым,Кидающимся под ноги пожаром,Сполна уплачен жизни целый год.Но незачем жалеть о том, что тратим,О том, что каждый миг мы отдаёмСадам, дроздам, друзьям, стихам, объятьям.Что временем за красоту мы платим,Пока нам вечность не построит дом.

ИЗ СТАРОЙ ТЕТРАДИ

Ты послушай рёбер гуд, рёбер гуд —Это сердце — Робин Гуд, Робин Гуд!И стучит оно, стучит оно в ладС романтическим размером баллад.Нахлобучивши шапчонку с пером,С луком, стрелами, ножом, топором —За кустами ты залёг, говорят,И шерифа разгромил ты отряд.И с ватагаю весёлых стрелковТы от виселицы спас бедняков!Лук подняв и тетиву натянув,Скольким стрелам окровавил ты клюв?Ты смотри не повстречайся ни с кемПо дороге в Ноттингем, Ноттингем,А не то, тебя петлёй одарив,Посмеётся над тобою шериф!А вокруг тебя — и дуб и орех,Солнце ломится сквозь сотни прорех,Веселится твой разбойничий стан,А на вертеле коптится кабан.И друзья твои уселись на пнях,И отплясывает беглый монах,И подружка твоя розы свежей,Каких хочешь проведёт сторожей!Век за веком под шервудской листвойБуйный табор собирается твой.Век за веком по лесам напроломТы проходишь со своим топором!Век за веком за тобою шерифСкачет, доброго коня уморив,Век за веком о тебе, Робин Гуд,Благородные баллады поют!..

* * *

Еле красноват,Гаснет небосвод.Из окна глядятЧеловек и кот.А уже темноПосреди двора,Штору на окноОпустить пора.У кота другойКо всему подход,Видишь, шерсть дугойВыгибает кот.Где-то белка кустЧуть пошевельнёт,Кот почуял хруст,Притаился кот,Вжалась голова,Кот ступил шажокДа едва-едваУдержал прыжок.Человеку прытьЭта ни к чему,Штору опуститьХочется ему.Как же так стряслось,Что живут вдвоём,А пекутся врозьКаждый о своём?