Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
— Дай я тебя перекрещу! — по-старчески всхлипнул Звягин, снимая папаху и целуя ротного. — Ну, иди. Бог милостив!
В землянке уже никого не было, кроме них и денщика Ярыгина, хохла Скопиченко.
— Прощай, Василий, не сердись, ежели чего!
Солдат, румяный и круглощекий, глазами, пристальными от страха и жалости, безмолвно глянул на офицера.
— Иди в тыл, — приказал Ярыгин, — если убьют, отправь письма.
И, махнув рукой, метнулся к лестнице из землянки.
В окопах, рассчитанных на одну роту, стало тесно. Люди 6-й роты,
Одиннадцатая заняла окопы.
Ярыгин обошел взводы, расталкивая чужих солдат, не знавших его и не дававших дорогу его белому, скрывшему его офицерское снаряжение халату.
XII
Нервного позевывания как не бывало. Необходимость действовать успокаивала.
Два года тому назад Ярыгин мечтал (у него был приятный тенор) о карьере певца. Кадровый офицер, он в то же время учился и в консерватории, думая скоро бросить военную службу.
Но началась война, и она-то и обнаружила в (тогда) подпоручике Ярыгине умную храбрость, открывшую ему путь к незаурядным военным успехам.
Его знали не только свои, своя армия, но и немцы, оценившие, как упорно говорили в полку, его голову в пятьдесят тысяч марок: уж слишком он донимал их дерзкими наскоками, командуя полковыми разведчиками.
Про Ярыгина в полку говорили, что он умно храбр. Храбрость Ярыгина не была храбростью подпрапорщиков, «тянувшихся» на офицерский чин, или «геройством» (насмешливое слово в полку) подвыпившего прапорщика Жмота, готового очертя голову броситься на противника.
Зевая в блиндаже Ярыгин, потому что всё, что мог он сделать для удачи вылазки, он уже сделал, и в бездельи тоску, тошнотой подступавшую к горлу, одолеть было нечем.
А сделал Ярыгин вот что.
Он обошел землянки взвода, постарался отобрать «калечь» [20] и тех, кто был окончательно измучен страхом.
Ярыгин никого не обманывал.
Он сказал:
— Ребята, дело наше паршивое, трудное дело, но не выполнить его нельзя… Но стариков, у которых дети и прочая мура, пожалеть стоит. И должны пожалеть их вы сами.
20
«Калечью» (ударение на первом слоге) во время войны называли стариков и слабосильных. (Прим. А. Несмелова.)
— Мы-то что, ваше высокоблагородие! — загудели в землянке. — Что мы можем, если и вы сами тут ничего не поделаете.
— Стой! — крикнул Ярыгин. — Сейчас узнаете, только смотри, меня не выдавать!
— Не выдадим. Штык тому, кто слово скажет!
— Так слушайте. Первое — дневальные, рабочие на кухне, обозные и другие. Сколько их всего, фельдфебель?
— Двенадцать человек, ваше высокоблагородие!
— Этих людей сами выбирайте, бородачей туда, семейных! Теперь другое.
— Не могу знать, — вздохнув, ответил солдат. — Рази шапку-невидимку достать.
И в первый раз за сутки в землянке засмеялись.
— Не смейтесь, ребята! — остановил Ярыгин солдат. — Он правду говорит. Чтобы невидно и неслышно подойти к немецкой проволоке — только в том и спасение наше. А чтобы идти так, должен солдат идти со мной своей охотой… Ну вот, нужно мне таких восемьдесят человек, а вас в роте сто восемьдесят. Сто пусть за проволоку выйдут и в снег залягут, а я с восемью Десятками ударю. Только чтоб начальству ни слова!
Ярыгин вдруг громко крикнул:
— Ну, кто со мной?
— Я! — выскочил из гула почти детский голос новобранца Семина.
— Я! — твердо отрубил всегда хмурый бондарь Лохмачев. — Дело мертвое, ваше высокоблагородие, да за семейных хочу пострадать.
После этого Ярыгин вернулся в землянку спокойный.
— Господин капитан! — остановил Ярыгина командир 11-й роты. — Два слова…
И он сообщил ему о секретном приказе открыть огонь по своим.
— Ну и правильно! — холодно ответил Ярыгин. — Только вот что: я оставлю взвод в резерве, за проволокой. Смотрите, не обстреляйте!
— Я вообще не исполню этот приказ! — обидчиво ответил офицер.
— Ваше дело.
И нырнул в темноту к проходу в проволоке, по которому уже ползли, тяжело дыша от волнения, гренадеры 6-й роты.
XIII
Из блиндажика наблюдательного пункта выскочил фейерверкер и, легко взбежав по снегу на вершину холма, отрапортовал:
Командир батальона докладывает, что 6-я рота выходит за проволоку.
— Минута в минуту! — хвастливо сказал командир полка, взглянув на часы.
Адъютанты, не утерпев, тоже взошли на холм.
Немецкие ракеты вспыхивали с той же спокойной правильностью. Вот одна из них поднялась против участка 6-й роты, осветив темное днище ложбины.
«Заметят или нет?» — подумал каждый из офицеров. Но немцы не заметили. Дно оврага снова погрузилось в черную глухую тьму.
Вспыхнул прожектор и повел свой белый световой конус справа налево.
— Ох! — вырвалось у адъютанта комкора.
— Никогда не заметят! — успокоительно пробасил командир полка. Они теперь легли и лежат, как кочки. Вот увидите.
Прожектор действительно, проскользнув совсем влево, угас.
Нилов молчал. Шли минуты.
Но вот, с едва слышной хлопушкой выстрела, в черное небо взвилась красная ракета, сигнализирующая тревогу. Вторая, третья. Беспорядочно, тревожно, истерически затрещали винтовочные выстрелы.
— Добрались до проволоки, — с облегчением вздохнул командир полка, которого, несмотря на его бравый и уверенный тон, всё это время не покидал страх, что шестая рота вновь откажется от боя. — Режут ее!..