Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
Год, два… Третий год.
Иркутск. Первая большевистская весна. Страстная неделя.
Неистово светит яркое весеннее солнце. На улицах снега уже почти нет — тепло, тихо, благостно.
Но город угрюм и уныл. Походка у прохожих какая-то торопливая, голова у всех словно втянута в плечи. Будто каждый опасается неожиданного удара сзади и бежит-торопится скорее домой.
Уверенно чувствуют себя лишь красногвардейцы в длиннополых — кавалерийский образец — шинелях и франтоватых френчах офицерского покроя. На груди у каждого — красный бант или красная розетка; на поясах кобуры с наганами болтается плетеный ременный шнур…
Восемнадцатый
Генерал Афонин под руку с супругой медленно идет в этой толпе. За ними, с корзинкой в руках, слуга из военнопленных — баварец Фриц: собрались на базар — надо сделать покупки к празднику.
На генерале фронтовая шинель солдатского сукна, на плечах — полосы от погон, снятых революцией.
Вот впереди какая-то строем идущая по мостовой воинская часть. Без оружия. Нерусские мундиры…
— Это еще кто такие? — спрашивает супруга генерала. — Тоже красногвардейцы?
— Никак нет! — отвечает Фриц из-за ее спины. — Это наши, немцы. На вокзал идут. Первая партия на родину…
Немцев человек пятьдесят. Их ведет голубоглазый гигант. На огненно-рыжей голове смешная форменная германская бескозырка с круглой маленькой кокардой. Гигант смотрит в сторону генерала.
Что с ним? Почему он вытягивается, каменеет лицом и, вытаращив глаза, зычно кричит какую-то команду своим вольно идущим рядам?
И как один, все немцы поворачивают головы направо, в сторону четы Афониных. Они звонко печатают шаг по бугристой мостовой.
И это в восемнадцатом году, в большевистском Иркутске! Генеральша даже пугается.
— Что это они? — робко спрашивает она мужа, крепче прижимаясь к его руке.
— Не понимаю, в чем дело? — пожимает плечами генерал. — Что они, шутят, Фриц?
— Не может этого быть! — решительно отвечает военнопленный. — Я сейчас узнаю, ваше превосходительство.
И он бежит к землякам. Скоро он возвращается, рысью догнав генерала и его супругу. И он не один: с ним голубоглазый рыжеволосый гигант. И немец по-строевому вытягивается перед генералом. Руку — к бескозырке.
Генерал растерялся, ничего не понимает.
— В чем дело, Фриц?
— Он вас узнал, ваше превосходительство… Вы сами нашли его где-то в болоте во время перемирия и спасли ему жизнь. В той команде, что прошла, есть еще несколько немцев из тех, которых спасли ваши люди. Он хочет благодарить вас за них и за себя.
Рыжеголовый гигант начинает говорить по-немецки, всё так же вытянувшись, с рукой, отдающей честь. Прохожие, давно уже отвыкшие от таких картин, с каким-то пугливым любопытством смотрят на эту сцену. Встревожена и жена генерала: ведь вот — подошли два красногвардейца с красными бантами на гимнастерках и, перемигиваясь, пересмеиваясь, слушают слова на непонятном для них языке.
Немец благодарит. Немец говорит, что матери, жены и сестры спасенных генералом германских солдат все эти годы молили Бога о здравии и благополучии доброго русского командира полка. И они никогда не перестанут молиться о нем. Благодарил он генерала и от себя лично, и от лица всех своих товарищей…
Он кончил. Щелкнул каблуками, рывком опустил руку и вытянул ее по шву — огромный, сильный, окаменевший в почтении.
Генерал протянул ему руку.
Немецкий солдат осторожно пожал ее, и на его голубых глазах были слезы.
А русские солдаты, изуродованные революцией, стояли рядом и сплевывали на боевую шинель генерала подсолнечную шелуху.
КОМАРОВКА [22]
I
Последняя полоса сползла по подъемнику в стереотипную.
Новогодний номер газеты был готов.
Ночной редактор, он же и секретарь редакции, сняв
22
Комаровка. Р. 1928, 1 января (за подписью «А. Арсеньев»), О чайной «Комаровка» пишет в своих воспоминаниях А.Н. Вертинский (описывая свое увлечение кокаином): «В три-четыре часа ночи, когда кабаки закрывались, мы шли в «Комаровку» — извозчичью чайную у Петровских ворот, где в сыром подвале пили водку с проститутками, извозчиками и всякими подозрительными личностями и нюхали, нюхали это дьявольское зелье» (Наше наследие. 1990, № 1). К. Паустовский, вспоминая В. Гиляровского, также пишет: «У каждого трактира было свое лицо, свои завсегдатаи — от купеческого и аристократического Палкина до студенческой “Комаровки” у Петровских ворот <…>» («Дядя Гиляй»). Гучков Александр Иванович (1862–1936) — политический и государственный деятель. Один из создателей и лидер партии октябристов. Депутат и с 1910 г. председатель 3-й Государственной Думы. В 1915–1917 гг. председатель Центрального военно-промышленного комитета. В 1917 г. военный и морской министр Временного правительства. Один из организаторов выступления генерала Л.Г. Корнилова. С 1919 г. в эмиграции, «…за который газета была привлечена по 1001 статье (за порнографию)» — статья 1001 Уложения о наказаниях Российской империи запрещала порнографию и оскорбление нравственности, «…в конце бульвара» — т. е. редакция газеты размещалась в районе другого конца бульвара, возле Трубной площади. «…Ступени. Уступ» — цитата из стихотворения Несмелова «Жерар де Нерваль» (сб. «Уступы»). «Из больших чайников пили водку и вино…» — поскольку с января 1915 г. император ввел в России сухой закон, факт распивания спиртного из чайников и чашек выдает время действия рассказа: идет встреча 1916 или 1917 г. «…есть 184-й?» — коньяк № 184 московской фирмы К. Депре многократно упоминается в литературе (у В. Гиляровского и др.). «И в жутком подземелье на бульваре…» — источник цитаты не установлен, но, вероятнее всего, это стихи самого Несмелова.
— Без двадцати двенадцать. Мы еще успеем встретить Новый год. Куда, господа?
В редакции оставались лишь два сотрудника.
Один из них десять минут назад закончил новогоднюю анкету пожеланий на будущий год.
Последний, кому он звонил, был А.И. Гучков, сказавший:
— Я хочу, чтобы в будущем году все левые поняли, что только октябристы желают России счастья.
Этот ответ записали, выправили и отправили в набор, смеясь: газета была левой.
Журналист, собиравший ответы на анкету, был безобразен, как Квазимодо, и, как Квазимодо, силен.
У него почти отсутствовал лоб, заросший жестким колючим ежом прически, нижняя же челюсть была развита необыкновенно.
Когда он улыбался, улыбка открывала желтые крепкие зубы.
Это было лицо преступника; в редакции по-дружески журналиста, в соответствии с его внешностью, так и называли:
— Джек-Потрошитель.
В Москву он приехал с юга. Прошлого его никто не знал.
Второй из оставшихся был еще веселым мальчишкой, писавшим стихи.
Собственно, Мальчишка давно мог бы уйти домой, его задерживала в редакции лишь привычка к беспутной ночной жизни.
— Куда же, господа? — повторил свой вопрос ночной редактор.
Джек-Потрошитель улыбнулся.
— Пойдемте, ради разнообразия, в Комаровку!
И замолчал, словно откусил фразу.
Ночной редактор, тридцатипятилетний мужчина, написавший однажды рассказ, за который газета была привлечена по 1001 статье (за порнографию), нерешительно заковырял в носу.
Но Мальчишка поддержал преступника.
— Это идея, — закричал он, — Новый год среди воров и проституток. Я поддерживаю вас, коллега!