Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
Миша, ты у левой ограды, я у правой. По траве, между стволами деревьев, — трель свистка. — Юнкера, в атаку! За нами, вперед. Смыкайтесь ко мне и прапорщику! Живо, живо!
И каждый слышит свое и своих соседей учащенное дыхание, слышит топот ног, звяканье оружия и изо всех сил сжимает цевье и шейку приклада. А впереди, в просвет аллеи бульвара, всё яснее чернеет что-то высокое, мощное. Неужели уже памятник Пушкину? Да, он!..
— Ура! — это басистый голос начальника, и сразу за ним многоголосое, беззаветное, яростное
И памятник взят. У подножия его несколько трупов, один из них повис животом на чугунной цепи, обводящей монумент. Площадь с высокой, стройной башней колокольни Страстного монастыря впереди — совершенно пуста. Направо и налево уходит Тверская. Направо — только два квартала отделяют отряд Мухиных от совдепа. Если занять его, если захватить внезапным Ударом всю большевистскую головку — это победа восставших, полная победа белых! Но надо это делать сейчас, сейчас же, немедленно, иначе будет поздно!
— Миша!
— Я, Коля. Что?
— Рванем?
— Маловато нас!
— Знаю! Но пока свяжешься со штабом… Ах, хоть бы од роту еще, ротишку одну! Всё равно, надо попробовать. Если бы наш броневик дунул сейчас по Чернышевскому к совдепу! Юнкера, вперед! Миша, ты опять по левой стороне, жмись к домам — по правой.
Отряд вытягивается на Тверскую. И сейчас же впереди крики; слышно, как там вопят:
— Идут, вот они… Идут!
— Броневик сюда! Товарищи, где броневик?
— Не ори ты, гад! Тише… Самому штык в брюхо вгоню!
Впереди тяжелые шаги большой колонны, приближающейся медленно, но неуклонно.
— Матросы, матросы! — истерически-радостно кричит женский голос впереди, из кромешной тьмы Тверской. — Прибыли из Петрограда! Товарищи, братья!
Слева, у Миши, затарахтел «люис», тявкнул кольт рядом с поручиком Мухиным. Тьма впереди ахнула, шарахнулась криками и загрохотала огнем. Матросы остановились, атака не удалась. Они залегли и стали отвечать огнем многих пулеметов. Далеко не долетев до юнкеров, громогласно лопнула ручная граната.
Потом впереди застучало несколько автомобильных моторов: шли броневики. Поручик Мухин спешно отвел свой отряд обратно к памятнику Пушкина. В отряде были потери. Но броневики вернулись на площадь. Их было два, и их огонь насквозь простреливал прямой Тверской бульвар.
V
С рассветом обстрел красными районов Москвы, занятых юнкерами. стал интенсивнее и метче. От тяжелого снаряда, предназначавшегося Троицкой столовой, вспыхнул пожар в многоэтажном доходном доме Рябушинского, фасадом своим выходившем на Тверской бульвар.
Поручик Мухин доносил в штаб:
«В четвертом часу ночи пробился на Тверскую и на пол квартала продвинулся к совдепу. Встретил превосходные силы противника (по сообщению пленного, из матросов с «Авроры», только что прибывших из Петрограда) и с потерями отошел
Ответ из штаба:
«Держитесь во что бы то ни стало. Есть надежда на прибытие из Богородска ударного батальона. Ведем переговоры с броневым дивизионом, сохраняющим пока нейтралитет. К трем часам дня всё выяснится».
Эту записку принес юнкер-посыльный и передал поручику Мухину в тот самый момент, когда тот, распластавшись у чугунной ограды бульвара рядом с пулеметным расчетом, руководил его огнем по закопошившимся на Страстной площади красным, вновь попытавшимся выкатить орудие.
Прочитав записку, поручик Мухин сказал:
— Идите назад. Доложите: патроны на исходе. И пусть пришлют хоть полсотни ручных гранат.
— Господин поручик! — ответил бледный, как смерть, юноша. — Никитский бульвар занимают красные. Я едва пробежал, ранен, — и он повернул к Мухину окровавленную шею. Кровь из-за уха текла на воротник шинели.
Тогда, опасаясь атаки с тыла, поручик Мухин приказал брату с пулеметной командой перейти к Никитским воротам и сам отравился туда же, чтобы лично выяснить положение. Но у дверей столовой его на несколько минут задержал офицер-фронтовик из тех, что, как и он, добровольно примкнули к юнкерскому отряду. Фамилию этого офицера Мухин не знал.
— Что делать, поручик? — спросил тот. безнадежно развозя руками. — Положение наше явно безвыигрышное.
— Держаться во что бы то ни стало. Таково приказание. Есть надежда, что в три часа нам будет подкрепление.
— Что ж, будем держаться! Но… уже трудновато становятся!
В это время снаряд с визгом и воем ударил в здание столовой, пробил кирпичную кладку и с грохотом разорвался внутри дома. И тотчас же из пробоины и выбитых окон повалил густой черный дым с прожилками огня: столовая загорелась.
Красным, воспользовавшимся ослаблением пулеметного огня, удалось все-таки установить орудие на Страстной площади, и теперь шрапнелью и на удар они стали бить по концу бульвара прямой наводкой: пожар столовой разгорался. Держаться у Никитских ворот не было уже ни смысла, ни возможности.
«Отходить, но куда? — мелькнуло в голове поручика Мухина. — Разбегаться по домам, прятаться? Переловят и перебьют поодиночке. Надо пробиваться к своим, к александровцам».
И он, засвистев в свой свисток и кругообразно размахивая шашкой над головой («Ко мне, ко мне!»), побежал от пылающею дома за угол Никитской, чтобы вывести из-под огня своих людей. Юнкера последовали за ним — измученные бессонной ночью юноши а похудевшими лицами. Один из них схватил Мухина за рукав.