Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.
Шрифт:
И вот в жуткую эту мартовскую ночь 1918 года вспомнил я о Ване Вздорове, и оказался он единственным моим упованием. И зашагал я в Черкизово.
Вы, читатель, конечно, не москвич, и потом я сообщу вам, каково расстояние от Малой Бронной до этого самого пригорода.
Ну вот, вышел я на Бульварное кольцо. По этому кольцу иду до Мясницкой, потом поворачиваю направо и по ней дохожу до Красных ворот. Отсюда мне путь на Разгуляй, до той самой мужской гимназии, на стене которой изображена какая-то каббалистика петровского Брюса. Отсюда же шагать по Елоховской, минуя Немецкую
Вот во втором часу ночи я и оказался на широкой черкизовской улице.
Темь. Глухота. Где-то выстрелы — нет-нет да и выпалят. И ни единого человека, ни одного огня. Ругаю я себя за то, что не спросил, где именно в Черкизове находится трактир «Радость друзей», и плетусь вперед.
Потом остановился. Жду. А чего жду, и сам не знаю.
Луна выглянула из-за туч. Гляжу — идет на меня человеческая тень. Время такое, что на всякую тень не выйдешь. Она, тень-то, и из револьвера может пальнуть. В 1918 году ночным встречам в Москве не радовались. Прижался я к забору, выжидаю.
Слава тебе Господи — женщина. Идет довольно даже смело и плачет. Когда поравнялась со мною, я этаким ласковым голосом, чтобы сразу же не напугать, спрашиваю:
— Скажите, пожалуйста, гражданка, где здесь находится трактир «Радость друзей»?
Женщина отвечает:
— Провались ты пропадом. А если сунешься ко мне, так я выстрелю. У меня наган с собой!
И действительно, чего-то вытаскивает из-за пазухи.
Я говорю:
— Я же вас, гражданка, вежливо спрашиваю, а вы угрожаете огнестрельным оружием. Почему такое?
Она отвечает примерно так:
— Потому что в трактире твоем сейчас игра в очко идет, и мой муж всё до гроша проиграл и теперь новые шевровые сапоги проигрывает. Вы тоже, быть может, из шулеров. А вообще не подходи лучше. Раз меня, молодую жену, муж на карточную колоду променял, то я и выстрелить могу.
И идет дальше.
Я молчу.
Но женщина вдруг останавливается, поворачивается назад и начинает говорить по-иному.
— Черт, мол, с тобой, уж доведу тебя до «Радости друзей», только иди ты впереди меня, а то застрелю. Попытаюсь я еще раз моего Кольку из этой ямы вытащить. Только, — повторяет, — следуй впереди меня в пяти шагах и не оборачивайся, не то дам по тебе залп из нагана.
И я начинаю двигаться.
Двигаюсь и веду разговор.
— Почему, мол, такие строгости, и откуда у вас боевое умение обращаться с огнестрельным оружием?
И женщина мне отвечает:
— Потому что я этому обучалась в женском батальоне прапорщика госпожи Бочкаревой…
Подходим мы к некоторому зданию. На окнах ставни и сквозь их щели свет.
Батальонная дама говорит мне:
— Ты теперь стучись и проси, чтобы тебя впустили. Меня мой Колька всё равно не впустит. Когда же тебе откроют дверь, то ворвусь и я. Только по этой причине я тебя и довела до этого проклятого места.
— А мне за вас, сударыня, не попадет от почтенного собрания? — спрашиваю я.
— Это, — отвечает батальонщица, — весьма возможно. Но всё равно тебе теперь возврата
И я вежливенько стучусь в дверь.
И меня спрашивают из-за двери:
— Кто там?
— Мне Ваню Вздорова надо, — отвечаю я. — А что я за человек, он это знает.
Тут дверь открывается и моя конвоирша первая врывается в трактир. Затем ее из трактира тотчас же выбрасывают, меня же, как провокатора, втаскивают в дверь с явным намерением подвергнуть суду Линча. И меня бы, конечно, немедленно же убили, если бы не появление Вани Вздорова, который свирепых солдат, поваливших меня было на пол, мигом утихомиривает. И тут батальонная барыня обратно врывается в трактир.
В конце концов всё разъясняется, несколько успокаивается, и вижу я такую картину.
Вокруг большого стола сидит и стоит человек двадцать народу — всё больше солдаты. Эти играют в карты, в двадцать одно. За другими столами — тоже народ, но эти пьют и закусывают. Некоторые, впрочем, и спят, положив головы на столы.
И тут же один босой. Этакий красавец в кожаной куртке. И он уже куртку снимает. И дама, которая меня сюда привела, вцепилась в его куртку и не дозволяет ему окончательно разоблачаться. Это, стало быть, думаю я, и есть молодой супруг Колька.
А Ванька Вздоров мне говорит:
— Не обращайте внимания на эту супружескую сцену в нашем заведении, ваш-родь. Милые бранятся — только тешатся. Не угодно ли закусить? Покорнейше прошу. А если хотите сыграть, это тоже вполне возможно. Ставка от полтинника и шулеров нет — мы за передергивание убиваем.
Дальнейшее происходит так.
Я объясняю Ваньке свою нужду и говорю, что мне необходимо у него переночевать, так как меня чуть было не арестовали.
— Это, — отвечает он, — милости прошу. И будьте покойны от Чека: наш трактир к анархистам-индивидуалистам приписан и даже мандат есть. А закусить и выпить не соблаговолите?
Тут я и выпил, и закусил.
И стало внутри меня вполне хорошо, как в ранней юности до империалистической войны. И я купил карту за полтинник. Выиграл. Дальше больше. Словом, когда подошла ко мне очередь метать банк, то уж было у меня денег рублей десять с мелочью. Десятку я в банк и заложил. Как водится, когда банк утроился, я застучал. И снял более ста рублей.
Должен вам сказать, что я всем в жизни интересуюсь, кроме карт. И любовью, и выпивкой, и многим иным. И ни в чем из вышеуказанного мне не везет, а вот в карты прет как утопленнику. Словно назло. Наперекор моим душевным симпатиям.
Второй банк подходит ко мне. Закладываю я сотенную. Утраиваю. Стучу. Даже думаю: «Проиграть бы! Уж очень ребята сердятся. Неприятностей бы не было». А кругом действительно черт его знает, что происходит.
Рев. Гвалт.
Некоторые наганы из карманов тянут и кричат, что я шулер и меня тут же надо убить.
Я говорю:
— Убить можете. Убить теперь человека очень просто. Но только я не шулер. Я честно играю. Я не виноват, что мне счастье.
Ванька, который десять процентов с каждого банка берет в свою пользу, тоже подтверждает: