Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Его размышления прервал Афоня Хомутов. Все эти дни после пожара он жил в общежитии и даже питался в школьной столовой. Сейчас Афоня вернулся после завтрака и поставил на тумбочку возле Степиного изголовья полную миску с гречневой кашей-размазней, выложил хлебную пайку и крошечный бумажный фунтик с сахарным песком.
— Заболел, что ли? — спросил он. — Ешь вот — двойную порцию тебе раздобыл... А жалко, что заболел. Такой день сегодня...
Степа высунул голову из-под одеяла:
— Какой такой?
— Лошадей на общий двор сводят! — оживленно
— Это зачем? — насторожился Степа.
— Ну и дрыхнешь ты знатно! Так все на свете проспать можно! — засмеялся Афоня и рассказал, что вчера на собрании, когда Степа уже ушел, колхозники решили обобществить лошадей, и Илья Ковшов предложил до постройки новой конюшни свести лошадей к нему во двор.
— К Ворону?! — вскрикнул Степа. — И все согласились?
— А что ж такого? Он теперь член артели, дядя Илья. И двор у него просторный, теплый...
Степа сбросил с себя одеяло, схватил штаны и рубаху.
— Куда? — удивился Афоня. — Раз болен, лежи. Чаю могу принести...
— Нет уж, — сказал-Степа, торопливо одеваясь. — Сам говоришь, такой день сегодня...
— Ну, как знаешь, — пожал плечами Афоня.
Они вышли из общежития вместе. Афоня направился к избе Игната Хорькова, где сейчас жили его отец и мать, а Степа зашагал к дому своего дяди.
У двора с распахнутыми настежь воротами толпились взрослые и ребятишки. Снег кругом был истоптан ногами людей и лошадей, исполосован полозьями саней.
Из ворот доносился стук топоров, пофыркиванье пил — плотники заканчивали мастерить для лошадей коновязь и кормушки.
То и дело ко двору подъезжали на санях члены артели.
Егор Рукавишников, Аграфена и Илья Ковшов осматривали лошадей, сани, сбрую и все это записывали в толстую конторскую книгу.
Сначала Степе показалось, что во дворе всем распоряжается его дядя. Шумный, оживленный, в заношенном пиджаке, он ловким движением открывал лошадям рты, осматривал десны, зубы, проверял копыта, щупал кости в коленях и показывал колхозникам, куда поставить лошадь или повесить сбрую.
Почти каждому колхознику Илья Ефимович делал замечания. Одного стыдил, что тот заморил лошадь, другого корил за сбитую седелкой спину, третьему совал в руки скребницу и заставлял вычистить лошадиные ляжки и брюхо, покрытые ошметками засохшего навоза.
— Не куда-нибудь конягу привел — на общий двор! Совесть надо иметь! — громко говорил он.
Приняв от старика Курочкина, известного в Кольцовке своей скупостью, сбрую, Илья Ефимович подозрительно оглядел старый хомут, прелую, порыжевшую шлею, веревочные в узлах вожжи и брезгливо бросил сбрую к ногам старика:
— Заваль в артель сбываешь! Старье, шурум-бурум. Негоже так, Никодим Семенович! Набожный ты человек, а сразу грех на душу берешь.
— Так чем богаты... — начал было старик.
—
Колхозники кругом засмеялись:
— А ведь в аккурат... Насквозь видит!
— Я ж говорил, папаша, надо по совести, — буркнул Федор и, забрав старую сбрую, направился к дому.
Степа отыскал в толпе Шурку с Нюшкой и вполголоса спросил, почему Ворон всем распоряжается.
— Так уж вот, — неохотно ответил Шурка. — Старшим конюхом назначили... начальником...
— А моя мать — за помощника у него, — со вздохом добавила Нюшка. — Только они все равно зараз поцапаются.
Степа зябко поежился, поднял воротник пиджака и заглянул во двор. Ему нестерпимо захотелось подбежать к Аграфене или к дяде Егору. Ну как они не понимают! Кому они доверили артельных коней?
Но Аграфена и Егор были заняты своими делами и не заметили Степу.
В дальнем углу двора, сердито фыркая и подозрительно косясь друг на друга, уже стояло с десяток лошадей, а рядом с ними толпились их хозяева. Они оглаживали своих лошадей по спинам, расправляли гривы, подбрасывали в кормушки сена.
— Хватит, граждане! Разнюнились тут! — прикрикнул на них Илья Ефимович. — Не сына на чужбину провожаете. Лошадям здесь плохо не будет... Напоим и накормим... — И, видя, что слова его не действуют на колхозников, он пожаловался Егору Рукавишникову: — Скажи им, председатель! Приемку только задерживают.
— Не мешайте конюхам, граждане! — попросил Егор. — Сами же их назначили.
Колхозники молча и неохотно вышли за ворота.
Ко двору приближался необычный обоз. Коротконогая, вислобрюхая лошаденка с трудом тащила широкие сани-розвальни, позади саней, скрипя немазаными колесами, тянулась телега. На телеге лежали два запасных колеса, новая ось, моток веревок и даже ведерко с дегтем.
В санях, то и дело оглядываясь назад, сидел Василий Хомутов и погонял лошадь.
— Вот это снарядился! — одобрительно заметил кто-то в толпе. — С полной выкладкой... Ничего не утаил.
Илья Ефимович первый подошел к остановившемуся обозу:
— Ай, Силыч! Да с тебя только пример брать! — И он назидательно обратился к колхозникам: — Вот как в артель надо входить... от чиста души...
— Принимай, не задерживай! — перебил его Василий и вновь оглянулся.
Ко двору, тяжело дыша, подбежал Афоня и шепнул отцу, что сюда идет мать, а с нею трое соседок.
— Выпрягай! Живо! — Василий передал сыну вожжи, а сам размашисто направился к дому.
Афоня рассупонил хомут, стащил его с шеи лошади, снял со спины остро пахнущую потом седелку, аккуратно смотал вожжи и передал всю сбрую Илье Ефимовичу. Потом ввел лошадь во двор, привязал к коновязи и, достав из кармана кусок посоленного хлеба, сунул его в мягкие губы лошади.