Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
— Это они задумали, чтобы досадить Овсеенко, ей-богу! Мы, мол, и без особоуполномоченных с этим бандюком разделаемся. Ловко придумали!
— Надо выводить полки из окружения, товарищ главнокомандующий, — почтительно посоветовал Герман, хлопая белесыми ресницами.
— Поздно, — заметил Токмаков. — Горский маленько опоздал с донесением. Их части заняли вот эти пункты. — Токмаков показал на карте, лежавшей перед Антоновым, линию, занятую красными: кольцо окружения было уже замкнуто ими. — Завтра-послезавтра они начнут наступление — и нам крышка.
— Да, мышеловка добрая, — сумрачно усмехнулся Антонов. — Отступать! — процедил он. — Куда? Прижмут нас к линии, а там бронепоезда, коммунары. Искрошат, только и всего.
— Выскочить надо из мышеловки, — упрямо подобрав подбородок, сказал Токмаков. — Не пропадать же главным силам. Между прочим, не вздумай быть с нами.
— Ну, это не твоя забота.
— Нет, моя, — возразил Токмаков. — Это полки моей армии, и уж как-нибудь я сам придумаю, что делать.
— Так выдумай, черт бы тебя побрал! — разъярился Антонов.
— Так выдумал! — Герман грохнул кулаком по столу. — Перепляшем мы их! Вот те крест, перепляшем! Разрешите удалиться, через час я принесу вам план похлеще этого. — Он пренебрежительно отбросил лист с нарисованной схемой.
— Ну, посмотрим, на что ты способен, — вяло обронил Токмаков.
— Посмотрим! — с вызовом повторил Герман.
Всех штабных работников, членов сельских и прочих комитетов поднял на ноги Плужников: план Германа, одобренный Антоновым, утвердил комитет союза и в оставшиеся два дня до начала наступления красных все работали до того, что к ночи с ног валились.
Хитрая готовилась игра! В нее решил Антонов втянуть тысячи мирных людей, поднять и вывести их из сел юго-западного края губернии: вот, мол, как встречают вас мужики, как от зверей уходят от вас!
Сотни агитаторов сеяли в округе слухи о появлении Дикой дивизии азиатов и латышей, надрывая глотки, расписывали картины ужасов, читали акты и показания пострадавших, плели небылицы о сожженных селах, вырезанных семьях, о пытках и истязаниях…
Сторожеву было приказано собрать митинг в Двориках.
День был праздничный, морозный. Школа не вместила всех желающих послушать очередное выступление Ишина: любили мужики его веселую, разухабистую речь, его шуточки, поговорки и побасенки.
Митинг открыли около церкви. Люди плотно обступили паперть, на самых верхних ступеньках ее, опираясь на палки, стояли старики и старухи.
Ишин, поблескивая подловатыми глазами-щелочками, с увлечением рассказывал о нашествии «дикарей».
— Они идут, — врал Иван Егорович, — грабят и расстреливают мужиков, баб и ребятишек. В Загрятчине убитые и замученные лежат горой выше дома. Один выход у вас, отцы: отступать. Прячьте хлеб и овес, отсылайте на хутора молодых девок и баб. А вы, мужчины, запрягайте лошадей и уходите вместе с нами. Степаныч приказал главным своим силам охранять ваше отступление. Покажем мучителям: мы не хотим встречаться с вами, видеть вас и слушать ваши
Митинг кончался, когда в село прискакали всадники, их лошади тяжело дышали. За ними мчались две подводы; груз на них был покрыт веретьем.
— Братцы! — закричал Герман, не сходя с гарцующей лошади. — Вот полюбуйтесь, что делают эти азиаты! — Он нагнулся и сдернул с саней веретье.
Толпа окружила подводы. Завыла истошным голосом какая-то баба. За ней закричали, запричитали другие.
Народ все плотней окружал сани.
Сторожев еле пробрался к одной подводе, и то, что он увидел, заставило побледнеть даже его: вдруг ослабли колени, свело челюсти.
В розвальнях на соломе, лежали трупы людей; были они голы и смотрели на мир страшными черными впадинами — выколотые глаза висели на щеках. Волосы спалены и торчали, как во время засухи торчит редкая ржаная трава; носы отрезаны, рты разодраны до ушей.
— Граждане! — закричал Герман. — Обратите внимание! Эти мерзавцы пытали наших братьев. Под ногтями у них ржавые иголки, глядите!
Снова завыли бабы, безмолвно плакал Фрол Петрович.
— Их пытали трое суток! — орал Герман. — За что — неведомо. Мирные люди — женщины, старики, а вот этот, — он показал труп поменьше, — мальчишка, пяти лет нету. Граждане! Вот что делают они над нами, азияты!
Еще один всадник на лошади, покрытой инеем, прискакал в село. Он передал Ишину пакет и умчался. Вместе с ним уехал Герман — он повез страшный свой груз в другие села.
Ишин распечатал пакет и снова обратился к народу:
— Старики! Дикая дивизия идет сюда. Нынче в ночь она будет здесь. Как ударим в набат, выезжайте!
И словно ураганом разнесло толпу.
Бледный, позеленевший, Сторожев стоял, прислонившись к телефонному столбу, его тошнило.
— Иван Егорович, это что, в самом деле красные наделали? — спросил он.
Ишин, не ответив, похабно ухмыльнулся и отошел. Ему ли не знать, откуда взялись эти люди! Ему ли не известно, как Герман Юрин, поймав где-то пятерых коммунистов (да и коммунистов ли?), убил и приказал Ваньке Быку, палачу контрразведки, разделать трупы.
— Повидней освежуй, — наказывал Герман. — Чтобы пот прошибал!
— Да уж не впервой! — отвечал палач, мясник по профессии, худенький, сморщенный, красноглазый человек, неведомо за что прозванный Быком.
Герман возил по селам обезображенные трупы. Голосили бабы и дрожали от страха мужики.
Вечером к Сторожеву прибежал трясущийся Андрей Андреевич. Он побывал в десяти избах, там от него отмахивались и гнали прочь люди были заняты своими делами, своими думами.
Он не за себя дрожал — за лошадь боялся Андрей. Андреевич, за бесценную серую кобыленку, выхоженную собственными руками.
— Петр Иванович, — почти плакал он, — неужто, того-этого, и меня тронут?
— А что ты за птица? — с насмешкой спросил Сторожев. Протокол о присоединении к Антонову подписывал?