Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Лешка молчал. Он наблюдал, как Листрат ловко поправлял на лошади седло, опустил подпругу и знающе ощупывал живот, грудь, ноги кобылы.
— Первый сорт коняга, — сказал он. — Хорошая лошадь! Я бы и то меняться стал.
Лешке захотелось сделать брату приятное.
— Давай, Листратка! Давай мне твою лошадь! А то испорчу кобылу, а ты, может, упасешь ее до мира.
Листрат презрительно посмотрел на Лешку.
— Вот воинство! Да разве можно боевую лошадь менять, а? Я с конем свыкся,
Лешка не вытерпел и закричал:
— Да чего ты нас все порочишь?
— А то порочу, — строго сказал Листрат, — что так и есть — дураки вы. С кем вы драться, говорю тебе, лезете? Ну, вы эту губернию завоевали, еще три завоюете, а у нас-то еще пятьдесят останется. Мы крови не хотим, мы ждем, когда вас мужик раскусит, повадку вашу узнает волчью. Подожди, навалимся — запищите!
Лешка гневно закричал, телка, испугавшись, перестала жевать, а нервный Листратов жеребец повел ухом.
— Жать вы мастера!
— Ишь ты, — поддразнил Листрат, — таких не жми — беды наживешь.
— Ты не отшучивайся, — побагровел Лешка, — ты шутки не шути. Ты все меня высмеиваешь, а не скажешь: вы-то за что воюете? Вам-то чего надо?
Листрат вытянул из кормушки былинку, перегрыз ее и задумчиво молвил:
— Это верно, этого я не говорил. Мне думалось: мы из одного гнезда и знаем все одинаково. Да вот гнездо-то одно, а цыплята разные. Чего мы хотим, Алексей Григорьевич? Мать-то всю жизнь слезы льет. Это ты знаешь? Вот мы все слезы всех таких матерей, как наша, в чан соберем и в нем Петров Ивановичей утопим, чтобы и на расплодку не оставалось. Чуешь?
— А нас, — заикаясь и отводя глаза вбок, спросил Лешка, — тоже в чан?
— Зачем? Вы, как котята слепые, тычетесь мордами, да все в угол попадаете. Так-то оно! — И прибавил: — Ну, Леша, потолковали, и хватит. Скажи, ваших нет близко?
— Никого. Ты держи на Молчановский хутор, там чисто.
Братья вошли в избу, подпоясались, оправили оружие. Лешка, покраснев, вынул из галифе «смит». Листрат заметил:
— Ах ты, ворюга! Видала, мать, урод-то твой меня боялся, револьвер в кармане держал.
Лешка деланно засмеялся:
— Кто вас знает! Болтают: обещаете не трогать, кто сдается, а сами раз-два — да к стенке. Верь вам!
— А ты приезжай, — прищурился Листрат. — Может, и наврали насчет стенки.
Лешка усмехнулся.
— Тоже уговорщик! Я свою дорожку знаю.
— Эх ты, щенок! — усмехнулся Листрат. — Всякие дорожки, Леша, бывают: иные прямые, иные кривые… Ну, поехали! Прощай, маманя, прощай, Леня! В бою встретимся, не серчай. В бою голова горячая, кровь родную не чует. — Листрат улыбнулся, а в мыслях
Мать стояла на пороге и смотрела, как белые хлопья снега закрывали от нее сынов.
Братья доехали до речки, кивнули друг другу и разъехались.
У Лешки екнуло сердце, и к горлу подступил шершавый комок. Он ехал медленно, тяжело вздыхая, думая о встрече с братом, и чувствовал, будто что-то лопнуло у него внутри.
Потом вспомнил о Петре Ивановиче. Он привык к его окрикам и суровости как к чему-то обязательному и неотвратимому. Но вот мать рассказала о муке, и в сердце Лешки шевельнулось злое чувство.
Потом припомнилось Лешке, как он ушел к Антонову. До сих пор Лешка не думал об этом, как-то ни к чему было, да и казалось ему, что так и надо, ведь в семью Петра Ивановича он пришел мальчишкой, с семи лет батрачил у Сторожева. А когда тот пошел к Антонову, когда увел племянников и друзей, пошел за ними и Лешка, а почему — он и не хотел разбираться. Сейчас ему противно было думать об этом, но из головы не выходили колючие слова Листрата.
— Вот черт, — сказал он с досадой, — тоже дернуло встретиться!
Лешка обернулся. Далеко сбоку виднелся Листрат, он направлялся к Молчановскому хутору. Лешка привстал на стремена и заметил: Листрат слез с лошади и копошится у седла; постояв в раздумье, он махнул рукой и, в взяв под уздцы жеребца, медленно пошел дальше.
«Оборвалось, что ли, у него что? — подумал Лешка и хотел было догнать брата, но заметил вдали всадников и узнал свой отряд. Впереди на пегой кобыле скакал Сторожев.
«Листратку догоняют, — мелькнула тревожная мысль у Лешки, — убьют Листратку».
Он дал кобыле шпоры и помчался навстречу отряду.
Сторожев осадил кобылу, посмотрел на Лешку, пожевал губами.
— Чего шатаешься?
— Я же отпросился, — буркнул Лешка. — Чего лаешься?
Сторожев тяжело и порывисто дышал. От лошадей шел пар, ехали быстро, видимо торопились. Вохровцы, обрадовавшись остановке, закурили и наблюдали за Лешкой.
— Листратка в селе был? — спросил Сторожев.
«Вот оно!» — пронеслось в мыслях, и вдруг, точно окаменев, Лешка ответил:
— Был. У матери был.
— И ты тоже?
— И я.
— Та-ак, Алексей Григорьевич. С братцем, значит, повидались. Расставались, целовались?..
— Что же мне с ним в избе, что ли, стреляться? И так еле держится, — повторил Лешка Листратовы слова. — Довоевались, мать-перемать, мать…
Сторожев испытующе посмотрел на Лешку, но тот спокойно сидел в седле, перебирая поводья.
— Куда он поехал? — как бы невзначай обронил Петр Иванович.