Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Встал Антонов-Овсеенко и сообщил новость, которая разом подняла делегатов на ноги, и мужики колотили в ладоши так, что грохот рукоплесканий эхом отдавался в зале.
Антонов-Овсеенко говорил о решении советской власти снять с Тамбовской губернии продразверстку и отозвать продовольственные отряды.
— Центральная власть, — продолжал он, — решила сильно увеличить материальные кредиты для снабжения крестьян инвентарем, хлебом, семенами, керосином, солью и другими товарами.
Снова гул голосов и аплодисменты.
Обращение
Делегаты покидали Тамбов и светлые хоромы с обильными харчами не совсем охотно. Впрочем, их не торопили. Они ходили по учреждениям, рассказывали о своих нуждах, и там были с ними очень вежливы и ни одного слова не пропускали мимо.
Пятьсот делегатов возвращаются в деревни. В их котомках решение снять продразверстку. Пятьсот человек расскажут о том, что они видели и слышали, прочтут «бумаги». Их будут слушать тысячи. Быть может, кто-то не поверит им, быть может, многих Сторожев вычешет плетьми, забьет языки в глотку, отберет «листы», но ведь всем рот не заткнешь!
И вот шумной толпой гуляет по Тамбовщине слух: советская власть за мужика встала!
Глава девятая
Из Тамбова друзья шли пешком. Андрей Андреевич бормотал что-то, улыбался, осматривался по сторонам — широка, беспредельна лежала перед ним равнина.
Перекатываясь с бугорка на бугорок, уходила она к горизонту. Там и здесь виднелись леса и перелески.
Увидев сельскую церковь, — на ее крестах искрились лучи солнца, — друзья стали на колени, помолились, поцеловали родную землю и быстро зашагали к селу.
Оно только что просыпалось, из труб шел дым: хозяйственные бабы были уже на ногах.
В утренней тишине раздался набат.
Сонные мужики на ходу застегивали одежду, валили на улицу. У каждого снова екнуло сердце: какая еще тревога, где враг?
И вот волнуется крестьянская громада перед церковью. Людей собралось не меньше, чем в тот памятный день, когда эсеры лживыми посулами соблазняли мужиков на мятеж. Не слышно было призывного клича труб, не видно мундиров антоновцев. Здесь был народ — один на один с теми, кто побывал у Ленина, кто привез от него правду и утешение во всех скорбях.
На паперти увидели мужики Андрея Андреевича, помолодевшего, веселого. Он размахивал бумагой, кричал что-то, захлебываясь от радости. Ему хотелось расцеловать всех, обнять весь свет.
Потрясенные мужики слушали его и не верили: неужто конец черной жизни?
— Первым делом, мужики, — начал Фрол Петрович голосом, полным достоинства, — поклон вам
— В пинжаке ходит, — пояснил сзади Андрей Андреевич.
— И то, и то, — оживился Фрол Петрович. — Локотки, вижу, на пинжаке потертые. Дюже я на него рассерчал. Раз, говорю, над Русью голова — должон вид иметь. А он заливается над моими, то есть, словесами, он заливается. Ну, разговор пошел. Мужик один начал было углаживать… Другой про картошку попер… А я на дыбки! И пошел резать… И про душевную тоску нашу, и о чем мужик сокрушается…
— А он?
— А он Фрола слушает, — опять высунулся Андрей Андреевич, которому не терпелось похвастаться тем, что видел и слышал. — А у самого личико в испарине, лоб в гармошку. Дошло, стало быть. Мы, говорит, знаем, что вы, того-этого, недовольны, только кто старое вспомянет, тому глаз вон. А теперь, говорит, конец вашей беде.
— Верно, — понеслось из толпы. — Пора бы уж…
— Измаялись…
— Давай дальше, Фрол Петров!
— Ну, напоследок на меня дюже рассерчал. Фома, говорит, неверующий! Словам не веришь — чти бумаги за моим подписом. Разверстку долой, — вот, мол, депеша, в Тамбов властям только что отправлена. Справедливый налог образуется заместо, стало быть, разверстки.
— Сказками кормят!
— Антонов тоже всякое обещал…
— Одной масти! Обдерут.
Фрол Петрович затрясся. Краска прилила к лицу. Губы побелели от гнева.
— Это кто ж со мной спорить желает? — возвысив голос, бросил он в толпу. — Спорщики нашлись, тоже мне! Обдерут! Самим Лениным писано: налог вдвое меньше разверстки, чуете ли?
— А тут Калинин пошел чесать, — заговорил Андрей Андреевич. — Куда, говорит, хотите, хлеб девайте, ваша воля. Фабрики, того-этого, запущают, всякого товару нам предоставят. Рабочие, мол, с вами заодно и нуждишки ваши вполне понимают.
— Не верится что-то…
— Так я вам, невежам, листы зачту! — гневно крикнул Фрол Петрович. — Декрет при себе имею, темный вы народ.
— Декрет — это дело.
— Давно о нем слух гуляет.
— Чти, Фрол!
На паперть вышел учитель, внятно прочитал телеграмму Ленина в Тамбов, обращение крестьянской конференции, бумаги, данные Фролу Лениным. Едва он успел кончить и передать бумаги Фролу Петровичу, Сторожев с отрядом вохровцев ввалился в село. С ним была Марья Косова: она ехала в Каменку с докладом о положении в дальних районах и встретила Сторожева.