Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Приказав вохровцам оцепить толпу, Петр Иванович и Косова, расталкивая народ, проследовали к паперти.
Народ замолчал, но было в этом молчании что-то зловещее.
— А-а, Фрол Петров, Андрей Андреевич! Давно не виделись. Болтают, у Ленина были? — с деланным добродушием заговорил Сторожев.
— Были, точно были, Петр Иванович, — чуть побледнев, горделиво ответил Фрол Петрович. — По-людски встретили, по-человечески проводили. Объяснили нам нашу глупость.
Косова, помахивая плетью,
— Обманули вас, дураков, а вы уши развесили! Взять бы их обоих, Сторожев. Большевиками куплены, ясно.
Толпа взревела:
— Молчи, шлюха!
— Попробуй возьми!
— Почему обманули? — хладнокровно проговорил Фрол Петрович. — Шли мы из Москвы до Тамбова, из Тамбова до села, народ к севу готовится, над нами надсмехаются: неужто, мол, саламатники, еще воюете незнамо за что?
— Так, так! — Сторожев еще сдерживал себя. — Бумаги, слышь, привезли? А ну, дай, полюбопытствую, что там набрехано.
Фрол Петрович безбоязненно отдал бумагу Сторожеву. Тот прочитал, сунул в карман.
— И вы верите этой писанине? Опять коммуния вас облапошила! — И вдруг ярость прорвалась наружу. — За каждый такой лист повешу! — рявкнул он.
Толпа, следившая за каждым его движением, разом подалась вперед. Никто не кричал, никто не угрожал Петру Ивановичу, но он-то знал: одна промашка с его стороны — и не помогут ему вохровцы.
— Отдай бумаги, — злобно процедил Демьян Косой. — Слышь, кому сказано, отдай!
— Не гневи народ, Петр, — задыхаясь, сказал Фрол Петрович. — Отдай листы.
— Взять обоих! — крикнула Косова, и Сторожев подумал, что сейчас будет конец. Вот дура баба!
Толпа с рычанием наступала на них. В воздухе замелькали дубинки, кто-то бросился к церковной ограде и начал вырывать колья. И тут Косова сделала еще одну глупость.
— Расходись! — заорала она. — Стрелять будем!
— Стрелять, мерзавка? — взревел Демьян Косой. — В кого?
— Бей их, мужики, они правду прячут!
Этот вопль был подхвачен всеми. Вохровцы ничего не понимали: Сторожев молчал, молчал потому, что впервые испугался мужиков до дрожи в коленях.
— Помолчи, Марья, — прошипел он и примирительно обратился к мужикам. — Эк, расшумелись! Нужен мне Фрол. Испужал он меня своими листами. Идите, братцы, по домам. Иди, Фрол, нечего народ смущать.
— Не-ет, — Фрол Петрович упрямо потряс головой. — Я теперича до самого Антонова пойду. А ну, скажу, ответствуй, когда эту канитель кончишь?
Толпа, забыв о Сторожеве, одобрительно зашумела.
— Скажи, устал, мол, народ!
— Пахать скоро надоть, а они воюют.
— Довольно, мол, сытехоньки.
— Опять же листы!
И тут, вспомнив о бумагах, отобранных Сторожевым у Фрола Петровича, толпа снова накинулась
— Отдай листы, Петр! Отдай сей же час!
Сторожев скривил губы, вынул бумаги и молча протянул Фролу Петровичу. Тот бережно свернул их, положил за пазуху и обратился к народу:
— Идите домой, мужики. Поутру ждите меня с ответом от Антонова.
— Поберегись, Фрол! — предупреждающе крикнул Демьян Косой. — Убьют!
— Не убьют, — торжественно молвил Фрол Петрович. — А и убьют — меня только. Правду им не убить, вечная она.
Он сошел с паперти и, окруженный оживленными людьми, пошел к дому. Андрей Андреевич рысью кинулся к себе. Сторожев смотрел им вслед и думал:
«Все прахом идет, нет под ногами твердости. Все зыбко, все шатается… Какую силу я им показал? Этих двух на глазах у них взять не смог… А они-то взвыли! Что будет, что будет?..»
Весь день и вечер допоздна шли в селе разговоры о налоге, о новой жизни. Антоновские комитетчики боялись показываться. Исчезли и милиционеры.
По дороге в Каменку Фрол Петрович заночевал у сестры в Грязном и здесь рассказал он, о чем рассказывал в Двориках: о Ленине и ласковых его речах, о том, что тихо в других губерниях, не слышно о мятежах и боях.
А рано утром приехал Сторожев из Двориков, где он уже успел до полусмерти избить Андрея Андреевича, как волк рыскал по Грязному, искал листы, что привез с собой Фрол Петрович, не находил, избивал упорствующих в молчании мужиков, ничего от них не добился и, разъяренный, уехал в Каменку, захватив с собой Фрола Петровича.
Сунув его в смрадный подвал, где томились десятка полтора заключенных, он разыскал адъютанта Антонова, рассказал о происшествиях в Двориках и Грязном.
— Главного смутьяна, старикашку одного, я приволок. Посадил в каталажку, но что с ним делать, знать не знаю.
Адъютант пошел с докладом, а вернувшись, разрешил Сторожеву зайти к «самому». В дверях Сторожев столкнулся с мрачным Сапфировым.
— Что там? — спросил его Сторожев, услышав пьяную песню в кабинете.
— Гуляют! — Санфиров сплюнул и смачно выругался. — Смутно у меня на душе, Сторожев. Не то я думал увидеть…
— Пошел-ка ты со своей душой, — грубо оборвал его Сторожев. — Тут такие дела затевают красные — держись! — Он постучался и вошел в кабинет.
Антонов, Косова, Герман и Ишин пили. Герман играл на гармонике и орал во всю глотку:
Пулеметы затрещали, Александр кричит: «Ура! По колени в крови стану, Чтобы власть была моя!»