Собрание сочинений в 4 томах. Том 2
Шрифт:
Кумакин. Клавдия, не смей! Кого опошляешь?! Я единственный в России, кого великий Пикассо мог бы назвать своим настоящим последователем.
Клава. «Не опошляй»… а жрать нечего.
Кумакин. Все гении живут и умирают в нищете.
Клава. А я не гений, и жить в нищете мне противно. И клянусь тебе, что уйду. А ты умрешь без меня. Не от нищеты, а от грязи. (Глядя на картины.) Господи, до чего я их ненавижу. Чума,
Кумакин. Клава, раздевайся.
Клава. Опять?
Кумакин. У меня есть гигантская идея написать женский торс в восторге.
Клава. Ни в восторге, ни в слезах я раздеваться не буду. Раздевалась, стыла зимой, как покойник в морге, позировала, думала, дело получится. А ты с меня ящериц писал. Иди к черту. Вот они.
Кумакин. Вы все, и ты в числе их, — толпа! Это мои лучшие вещи!
Клава. Ящерицы?
Кумакин. Да, ящерицы!
Клава. Ох… слов нет.
Кумакин(гордо). Глазами художника я вижу тебя ящерицей. Сейчас ты переливаешься, горишь, брызжешь желтым шипением… это факт. Потом ты сделаешься малиновой… А когда у нас есть деньги, ты серебришься.
Клава. Уйду я от тебя, Кумакин. Ты сумасшедший.
Входит Ипполит, ставит на пол «Рабочего», который висел в красном уголке на заводе.
Ипполит. Дьявольски устал. В трамвай с картиной не пустили.
Кумакин. Понимаю… Бросаетесь шедеврами.
Ипполит. Извини… такое дело.
Клава(торжествуя). Оплатили!
Кумакин. Ты же сам называл эту вещь шедевром.
Ипполит. Я и сейчас могу сказать: это шедевр. Но один очень умный человек мне сказал, что буржуазии требуется античеловеческое искусство. Я очень много думал… даже провел со своими рабочими дискуссию. Тогда они попросили меня картину убрать. Извини.
Кумакин. Ну и плевать мне на всех вас! Уходи от меня, Клавдия. И ты, Ипполит, можешь меня покинуть. Все уходите. Я буду жить один.
Ипполит. Дьявольская некультурность. «Один»… Не ново это. Читал бы больше, Кумакин.
Клава. Он один потонет в грязи. Уговорите его, Ипполит, написать что-нибудь дельное. За русалок, например, на Сухаревке по три червонца платят за штуку. А какая там работа! Луна — чтобы желтая, вода — чтобы голубая, тело — чтобы розовое. Я тебе, Лаврик, день и ночь позировать буду.
Кумакин. Плевать мне на всю буржуазную культуру, на всех ваших тицианов!
Ипполит.
Кумакин. Я гениальнее его. Тициан ваш — богомаз.
Ипполит. Может быть, ты гениален, Лавруха, но ты безнадежно туп.
Кумакин. Займи на пиво.
Ипполит. Ладно. Знаешь что, папаша? Напиши-ка нашего Валерика. Назови картину «Юность». Дай что-то радующее! Жаль только, что он на Сережку Есенина немного смахивает.
Кумакин. Сережка похож на кочан гнилой капусты.
Ипполит. Да ну?
Клава. Сумасшедший — и все. И как я с ним живу — не знаю.
Ипполит. Странно. Почему на кочан капусты?
Кумакин. Я его так вижу.
Ипполит. Чудак… смешно.
Клава. Вам смешно, а у меня денег осталось на три дня.
Ипполит. Пойдите, Клава, на работу. У меня можно прилично зарабатывать.
Клава. Какая же я тогда жена художника?
Кумакин. Ступай за пивом.
Клава. Какие-никакие, а все-таки мы — сливки общества. Скажешь в театре, что твой муж Кумакин, люди глаза таращат. А вы — завод. Очень нужно! (Уходит.)
Ипполит. Кумакин!
Кумакин. А?
Ипполит. Начни жить сызнова… с азбуки.
Кумакин. Кто? Я?! Русский Пикассо?! Гений нового мира?!
Ипполит. Черт с тобой! Тогда живи один. (Уходит.)
Кумакин. Мерзкая жизнь, пошлая. За меня в Америке миллионы давали бы, а тут на пиво занимаешь. Мещанство… толпа.
Затемнение
В огромной, загроможденной богатой старой обстановкой комнате Насти утром того же дня. Гвоздилин на пороге. Настя рассматривает отца.
Гвоздилин. Что же ты молчишь, Анастасия? Я не прошу тебя, чтобы ты кидалась мне на шею с воплями радости. Отнюдь. Но ты хоть руку отцу протяни.
Настя(мило и ласково). Здравствуй, папочка.
Гвоздилин. Постарел?.. Общипался?..
Настя(по-прежнему). Нет, ничего… мужчина как мужчина. Где же твои чемоданы?
Гвоздилин. С коркой из Ялты до Москвы… с коркой хлеба, говорю, в кармане ехал твой отец. А жил там хуже турецкого святого.