Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести

Вирта Николай Евгеньевич

— Рыть глубже, что ли? — недовольно буркнул один из саперов, берясь за кирку.

— Не надо, — остановил его Шмидт.

— Сколько здесь? — повторил генерал-полковник голосом ровным и скучным.

— С полтыщи наберется, — сказал старик.

— Что он говорит, Адам?

— Около пятисот человек, эччеленца.

— Прошу вас ответить, господин штандартенфюрер, сколько тут евреев, коммунистов и комиссаров? Быть может, эта женщина — комиссар? Или вот тот ребенок был коммунистом?

Комендант молчал.

— Хайн, маузер!

—

Хайн трясущимися руками вытащил маузер из кобуры и передал генерал-полковнику.

— Адам! Когда этот человек будет мертв, вы поставите его труп в центре города, на шею повесите извещение, что он расстрелян за злодейскую расправу над мирными русскими людьми.

— Слушаюсь, эччеленца. — Голос Адама сорвался.

— Господин… генерал-полковник… — начал Шмидт.

— Молчать, — сквозь зубы проговорил генерал-полковник. — Комендант, что бы вы хотели сказать на краю могилы?

— Что вы ответите за мою смерть. Что вы р-разделите со мной ответ на том свете, в-вернее всего, перед сатаной. Что я с радостью прыгну в эту яму, будучи счастливым, что на м-моей душе по м-меньшей мере д-двести тысяч душ этой падали.

Генерал-полковник сказал:

— Стойте прямо и глядите мне в глаза. Я хочу видеть, как умеют умирать лучшие люди германской расы. И когда ваша душа, комендант, если, разумеется, она есть у вас, вознесется к сатане, скажите ему, что вы достойны занять первенствующее положение среди самых отъявленных негодяев, попавших в ад.

Генерал-полковник поднял маузер. Штандартенфюрер СС закрыл лицо ладонями. Сквозь пальцы струился пот. Шмидт, Хайн и Адам отвернулись. Саперы курили. Попыхивал сигарой старик. Грохали и грохали орудия и несли из-за Волги смерть и разрушения.

«Кого я хочу убить? — молнией пронеслась мысль в голове генерал-полковника. — И зачем мне убивать его? Мертвые молчат. А этот должен жить, попасть к русским в плен, уж об этом-то я позабочусь… И пусть там ответит за эти ямы!»

Выстрела, ожидаемого всеми, не последовало: Паулюс опустил маузер.

— Нет, — заговорил он. — Нет, для вас это будет слишком легкий расчет. Сначала вы дадите ответ людям, комендант. Адам! Скажите старику, что этот человек, — командующий кивнул в сторону коменданта, рухнувшего на насыпь у ямы, — достоин лютой казни. Да, я приказывал и приказываю убивать вооруженных русских, равно как и они убивали и убивают нас. Но я не приказывал пытать, вешать и стрелять мирных людей. Однако я не могу молить бога и людей простить мои прегрешения, совершенные ведением или неведением, — продолжал генерал-полковник. — Я должен был знать, что делается рядом со мной и за моей спиной. Я не знал, точнее, знал не все. Итак, если мне не суждена смерть от русской пули или бомбы, я и этот мерзавец и еще кое-кто из стоящих рядом со мной ответят перед судом людей. Это слабое утешение для старика, потерявшего сыновей, но чем иным я могу помочь его горю?

Адам переводил. Старик долго молчал, потом сказал:

— Эх вы! Слабоваты у

вас кишки. И слушать ваши слова, господин немецкий генерал, мне было противно до невозможности. Не о том бы вам говорить, что вы наших зазря вешали и пытали, а о том, зачем ворвались, ровно бандиты, на нашу землю. Чем мы вам навредили? Может, войну затевали с вами? Может, хотели разорять ваши города и жечь села? И вот что я выскажу вам напоследок. Не знаю, как с вами обойдутся после войны. Наш народ душой отходчив, но уже если взлютует, тут ему все нипочем.

Адам монотонно переводил слова старика.

Командующий слушал, упершись глазами в землю. Хайн вздыхал. Шмидт сидел, насупившись. Намек генерал-полковника на «стоящих рядом» озадачил его. По-прежнему молча курили саперы, а штандартенфюрер СС как упал на насыпь, так и лежал без движения.

Хмурые небеса нахохлились над городом. Шел реденький снег. Канонада сотрясала воздух, в ушах рвалось, пахло гарью.

— Так что прощайте пока! — Старик выплюнул сигару и неторопливо ушел.

Отдав маузер Хайну, поплелся к себе и Паулюс. В молчании следовали за ним Адам и Хайн, с ужасом думавший о штрафной роте.

Командующий вышел на площадь с фонтаном. Его окружали детские фигуры из гипса. Снаряды оторвали им головы. Этот безголовый детский хоровод напомнил генерал-полковнику ямку.

Его стошнило.

16. Хайн осваивает новую профессию

Утром следующего дня Хайна на десять суток отправили в штрафную роту. Три преступления вменили ему и вину: украденного гуся и лживое сообщение о том, якобы гусь отнесен раненым; издевательство над трупами русских замученных людей; непристойные выражения в адрес Шмидта.

Генерал-полковник уже жалел о невзначай выскочивших словах, но Шмидт был непреклонен: «Этот негодяй совсем зарвался. Ваше заступничество для меня оскорбительно».

Хайн попал под действие приказа о штрафных частях: «Наказание отбывается непосредственно на передовой линии. Отбытие наказания состоит в исполнении самых трудных или опасных работ, как-то: разминирование участков, захоронение трупов, постройка гатей через болота и прочее под огнем противника…»

Хайну дали лопату и зачислили в группу могильщиков. Кроме него, в той же группе были еще три солдата — Вейстерберг, Вагнер и Кирш. Командовал ими ефрейтор Грольман, тоже штрафной.

При знакомстве Хайн осведомился у Кирша, за что его угнали в штрафники. Кирш, заикаясь — он был заикой с рождения, — сказал, что попал сюда за ругань в адрес ефрейтора Грольмана. Ефрейтор, разъярившись, приписал Киршу пораженчество. Что касается маленького, тщедушного Вагнера, этот, напротив, пострадал за излишнее пресмыкательство перед ефрейтором Грольманом: дабы попасть к нему в милость, он украл у офицера сапоги для ефрейтора, окорок, предназначенный командиру полка, и ящик вина, приготовленного к Новому году командиру дивизии.