Собрание сочинений в 4 томах. Том 4. Рассказы и повести
Шрифт:
Согласился.
Петр Семенович по такому случаю послал жену за поллитром. Пришелся ему по душе этот невзначай попавшийся человек.
Думал: «Все молчком, а видно, душа-человек… С таким молчальником на рыбалке или на охоте одно удовольствие. Не то что телеграфист Сысой… Звенит над ухом, будто комар, леший его забери. А рыба… Рыба, она, хоть и говорят, будто глухая, очень отлично все слышит. Распугает ее Сысой своим звоном, будь он неладен, притащишь домой полдюжины пескарей… Тьфу! «Мне, говорит, Петр Семенович, ваша компания вполне подходит по культурному
Все это Петр Семенович высказал Антон Ильичу, когда от пол-литра осталось на донышке.
Справился:
— Рыбачить — как?
— Не откажусь.
— А охота?
— С превеликим…
— Бесценный ты человек. — И полез целоваться. Это уж у нашего брата такое заведение: выпьем — давай целоваться.
Антон Ильич от мокрых начальниковых губ отвертелся. Хотел начальник послать еще за пол-литром, жена вытянула его из-за стола:
— Проспись, чадушко, через полтора часа почтовый.
Поспали.
С обратным пассажирским получил Антон Ильич вещи в полной сохранности, сдал их в багажное отделение, а сам три недели жил у соседского обходчика к северу от его участка. Обходчикова жена уехала к родным в Краснодар, так что Антон Ильич, проживая в очень прибранном доме «учителя», ничем его не стеснил да и старался поменьше сидеть дома. «Учитель» прямо-таки досаждал ему своей болтовней — язык у него был без единой косточки.
Еще некоторое время Антон Ильич проходил испытательный срок на южном участке обходчика, ушедшего в отпуск. Потом Петр Семенович вызвал кого следует с узловой. Прибыл человек суровый и придирчивый, устроил Антон Ильичу экзамен.
Похвалил.
Несколько дней ушло на оформление — пришлось съездить на узловую. И вот, как сказано, в конце февраля привезли Антон Ильича на новое местожительство.
Три километра на север, три километра на юг. Три километра на юг, три на север. И обратно в том же порядке несколько раз за день. Вообще-то положено делать обход два-три раза за сутки, но Антон Ильич с уставом не считался: почему бы лишний раз не проверить сохранность путей — обеспечена ли безопасность следования поездов? Тут, конечно, сказывалась саперная выучка и привычка к дотошному исполнению долга.
Все шесть километров на участке Антон Ильича проходили в глубокой выемке. Глянешь вправо — откос, глянешь влево — он же.
Шел как-то Антон Ильич, постукивая по рельсам молоточком, проверял крепление на стыках, и показалось ему…
Показалось, будто когда-то он здесь был.
Присел.
У кого не возникает часом это странное чувство? Едешь в поезде, смотришь от нечего делать в окно, и вдруг примерещится тебе, что был ты тут, непременно был! Вон то раскоряченное дерево, ей-богу, не во сне видел! Нет, никогда ты не проезжал эти места и не мог ты видеть этого дерева. Просто какое-то смутное воспоминание связано с ним, с таким же деревом, виденным где-то и когда-то, но не здесь.
И пройдет это мимолетное чувство.
Вот такое же случилось и
Присел он, закурил. Откосы припорошены снегом. На правом, прямо перед ним, красными кирпичами по белому фону выведено: «Слава советскому народу». И пониже: «1963 год». Надпись выложил сам Антон Ильич неделю спустя после принятия должности. Каждый день проходил мимо нее Антон Ильич, сметал снег, подкрашивал от случая к случаю кирпичи, подбеливал галечник. И никогда до этого не возникало в нем это смутное чувство, что видел он когда-то эту выемку и связано с ней что-то очень большое и важное…
А тут — вдруг!
Посидел он, выкурил две папиросы, тщась вспомнить, когда он был или проезжал здесь, да и был ли, да и проезжал ли? Чувство это не оставляло его и на обратном пути. Вернулся он домой, забрался на пригорок метрах в десяти от избушки, огляделся… Ровное, бесконечно ровное заснеженное поле, тусклое небо сливалось вдали с белесым горизонтом. Будто знакомое поле, будто — нет. Поглядел Антон Ильич в противоположную сторону. Там, за выемкой, заснеженный курган, высокий и пологий, маячил перед глазами Антон Ильича, ничего не добавляя к тому неясному чувству, не опровергая и не подтверждая его.
Нет, не был он здесь!
Так и жил Антон Ильич. Каждый день повторял предыдущий. Менялась лишь погода, а во всем прочем время шагало своим чередом, и своим чередом шла работа. Антон Ильич плохо спал первые ночи: тяжело нагруженные товарные поезда с грохотом проносились мимо избушки, и все в ней содрогалось. Потом привык и к этому, и ничто не тревожило его мертвецки здорового сна.
В середине марта пожаловал к нему Петр Семенович: лихо подкатил на дрезине, нагруженной мешками, ящиками, досками, малярными кистями.
— Выгружай, Ильич!
— Да тут на три дома! — ахнул обходчик.
— Сколько стратишь, столько и стратишь. Запас делу не помеха.
— Половину обратно верну.
Петр Семенович отвел обходчика в сторонку.
— Из совхоза народ набегает, — сказал он доверительно. — То-се, нет ли мела там, известочки… От красок любых тоже, мол, не откажемся.
— Известно, дефицит.
— Вот и соображай.
— Чего?
— Насчет того, что останется после ремонта от материалов. Любой дом всегда имеет нужду: там покрасить, там подбелить. Ты соображай…
Осторожничал.
— Может, послать к тебе?
— Кого послать? — все еще не понимал Антон Ильич.
— Ну, кто в нужде в том вон добре, — Петр Семенович мотнул головой в сторону дрезины.
Скулы у Антон Ильича стянулись, побагровели, глаза сузились, злость так и хлестала в них. И тут же обмяк. Зачем с ходу портить отношения с этим человеком? Как-никак душевно подошел к нему, к Антон Ильичу.
— Да нет уж, Петр Семенович, пускай идут к тебе, — сказал он просто. — Отсыплю сколько понадобится известки и мела, отолью олифы, отберу лесоматериала. Остальное вези обратно. Мне это добро держать негде. Запоров в сараях нет. Уйду на участок, упрут, кто в ответе?